I.2 Этноконфессиональная ситуация в Хазарии: взгляд историков 2-ой пол. XVIII — нач. XX вв.

Изучение проблемы славяно-хазарских отношений явилось толчком к исследованию отдельных вопросов хазарской истории. Важным сдерживающим фактором здесь по-прежнему оставалась ограниченная источниковая база. Недоступность сочинений арабо-персидских авторов заставляла российских историков строить гипотезы на основе преимущественно средневековых византийских источников, которые не всегда объективно освещали положение дел в Хазарии. Следствием этого стала ошибочность целого ряда выводов в концепциях отечественных исследователей. Тем не менее, основные подходы, выработанные российскими учеными в сер. XVIII — 1-ой пол. XIX вв., послужили опорой для дальнейшего изучения этноконфессиональных отношений на территории Хазарии. Именно в этот период предметом внимания историков становятся проблемы распространения монотеистических религий в каганате, вероисповедания хазар и хазарского двоевластия.

Одним из первых российских историков, обратившихся к проблеме дуализма верховной власти у хазар, стал В.Н. Татищев. К сожалению, узость источниковой базы не позволила ученому досконально разобраться в этом вопросе. Однако, несмотря на явный недостаток информации, исследователю удалось абсолютно верно определить статус обоих владык Хазарского каганата: «Сии два слова каган и пех разных значат, хакан бо у турок титул императорский, или царский, котораго выше нет, а бек токмо титул княжеский...»¹. В итоге, В.Н. Татищев в XVIII веке пришел к тем же выводам по проблеме, что В.В. Григорьев и П.В. Голубовский спустя почти столетие после публикации «Истории Российской».

Проблема распространения монотеистических религий в Хазарии стала предметом внимания таких видных российских историков как М.М. Щербатов и Г. Эверс.

Затронув тему хазаро-византийских отношений, М.М. Щербатов обратил внимание на династические браки басилевсов с хазарскими царевнами². Из этого факта историк сделал вывод об утверждении в каганате христианского вероисповедания в его православном варианте. Интересно, что исследователь ничего не знал о распространении в Хазарии иудаизма, на что в своей «Истории Российской» обращал внимание его предшественник — В.Н. Татищев. Хотя М.М. Щербатов не назвал использованных им источников, можно с уверенностью заявить, что основную информацию он черпал из «Хронографии» Феофана Исповедника либо «Бревиария» патриарха Никифора. Нужно отметить, что ни тот, ни другой документ не содержит сведений о распространении христианства на территории Хазарского каганата. Вполне вероятно, что помимо них исследователь пользовался какой-то версией жития Константина Философа, однако само имя святого историком в связи с хазарами нигде не употребляется. Таким образом, вывод М.М. Щербатова о распространении христианства в Хазарии повисает в воздухе, оставаясь спекулятивным по своему характеру, хотя и не противоречит историческим реалиям, существовавшим на территории Хазарского каганата.

Вклад Г. Эверса в становление отечественного хазароведения и изучение проблемы этно-конфессиональных отношений сравним только с вкладом В.Н. Татищева, хотя его «Предварительные критические исследования...» и не являлись столь глобальным трудом, какой представляла «История Российская». Комплексное использование русских летописей, восточных источников (ал-Масуди, Ибн Хаукаль, Ибн ал-Варди) и сочинений средневековых византийских авторов (Феофан Исповедник, Никифор, Константин Багрянородный, Иоанн Кедрин) позволило исследователю сделать ряд важных выводов о характере этноконфессиональных отношений на территории каганата.

Во-первых, Г. Эверс абсолютно верно отметил «федеративный» характер Хазарского государства, отдельные племенные образования которого обладали внутренней автономией, оставаясь подчиненными центральным властям во внешних вопросах. Являясь данниками хазар, они обеспечивали их материально, получая военную помощь в случае необходимости. Такая система отношений получила название тюркского эля. У Г. Эверса ее описание кажется несколько аморфным, но верным по существу: «Страх держал побежденных в повиновении к могущественным победителям даже и вдали... Козары разделялись на множество племен, повиновавшихся особым князьям, — все сии находились под властию Кагана, коего звание принадлежало исключительно одному роду»³. Таким образом, Г. Эверс охарактеризовал Хазарский каганат как типичную раннесредневековую кочевую империю.

Во-вторых, исследователь отметил сложную конфессиональную ситуацию в Хазарии, выразившуюся в распространении на ее территории различных монотеистических религий (иудаизма, христианства, ислама) при сохранении языческих культов⁴. Однако, исследуя данную проблему, Г. Эверс отдал предпочтение византийским и позднейшим западным источникам (житие Кирилла-Константина, Рейнальдовы летописи, папские буллы), посчитав их сведения более достоверными, нежели информация в трудах восточных авторов. Это привело историка к абсолютно неверному выводу о господствующих позициях православного христианства в Хазарии.

Остается неизвестным, был ли Г. Эверс знаком с византийскими списками христианских епархий VIII в., которые упоминают Готскую митрополию, созданную после восстания Иоанна Готского в 80-х годах того же столетия специально для христианской паствы Хазарии и получившую затем статус епархии. Однако само по себе учреждение Готской митрополии отнюдь не означает господства православия на территории Хазарии. Археологически распространение этой монотеистической религии прослеживается только в регионах Кавказа и Крымского п-ова, что говорит об относительной немногочисленности верующих по сравнению с языческим населением. Кроме того, уже доступные Г. Эверсу восточные источники свидетельствуют о существовании в каганате крупной мусульманской общины, что в своей работе признает и сам исследователь.

Абсолютно неправомерным является использование папских булл об обращении хазар в католичество с целью доказательства принадлежности их к православной конфессии, поскольку данные документы относятся ко времени после крушения Хазарского государства, а потому отражают абсолютно иную этноконфессиональную обстановку на территориях, некогда входивших в его состав. Кроме того, указания папы касались хазар, обитавших на территории Крымского п-ова, точнее Крымской Готии, которая в XIII—XIV вв. продолжала называться Хазарией, что не соответствовало этническому составу населения, в котором собственно хазаро-болгарский элемент не являлся доминирующим. Таким образом, мы не можем утверждать, что папские буллы были связаны именно с этническими хазарами, а не другими категориями населения Крымской Готии.

Ошибочным со стороны Г. Эверса было утверждать успешность миссионерской деятельности св. Кирилла (Константина Философа) в Хазарии и на основании этого делать вывод о том, что «Козары принадлежали к Греческой церкви». Историк пошел на поводу у автора Жития, главной целью которого являлось прославление личности святого. На самом деле в тексте источника говорится лишь о разрешении креститься, данном каганом по отношению к своим подданным, сам он от принятия христианства отказался, что в целом свидетельствует о провале миссии Константина Философа.

Положению Г. Эверса о доминирующих позициях православного христианства в Хазарии не суждено было утвердиться в отечественной историографии по причине его недоказуемости. Однако другой тезис исследователя надолго укрепился в исторических трудах, косвенно или напрямую затрагивавших проблемы истории Хазарского каганата. В «Предварительных критических исследованиях...» Г. Эверс впервые в отечественной исторической науке обратил внимание на веротерпимость хазар как важнейшую характеристику этноконфессиональных отношений на территории созданного ими государства: «Для домашней жизни Казарии было очень выгодно, что исповедники всех религий, имев равные гражданские права, жили мирно между собою...»⁵.

Таким образом, в соответствии с исторической концепцией Г. Эверса Хазария предстает ареной распространения монотеистических религий при ведущих позициях, занимаемых в стране православным христианством. В этих условиях иудаизму отводится роль религии хазарской знати. Причина мирного сосуществования различных конфессий видится историком в веротерпимости хазарского общества, главным основанием которой является выгода «для домашней жизни Козарии».

В сер. XVIII — 1-ой пол. XIX вв. исследование общих проблем этно-конфессиональных отношений на территории Хазарского каганата происходило параллельно с изучением славяно-хазарских отношений. Во 2-ой пол. XIX — нач. XX вв. данная тенденция сохранялась, однако уже не являлась доминирующей. Успехи отечественной византинистики и востоковедения подготовили издание первых трудов, посвященных исключительно историческому прошлому Хазарии. Российские ориенталисты не ограничились публикацией переводов и научных комментариев к средневековым восточным источникам, выступив авторами ряда научных работ по проблемам хазарской истории (А.Я. Гаркави, В.В. Григорьев, В.В. Бартольд). Развитие гебраистики предопределило издание в России и за рубежом энциклопедических трудов по еврейской истории (Г. Грец, И. Берлин, С.М. Дубнов).

При вполне отчетливо обозначившемся стремлении изучать историю Хазарского каганата, не подчиняя ее одной только проблеме славяно-хазарских отношений, наблюдалась другая негативная тенденция, при которой вопросы хазароведения рассматривались в рамках отдельных востоковедческих проблем либо в качестве составной части истории еврейского народа (В.В. Бартольд, С.М. Дубнов).

В нач. XX в. огромную роль в исследовании проблемы этноконфессиональных отношений на территории каганата стали играть российские археологи (Д.Я. Самоквасов, Д.И. Багалей, В.А. Бабенко). Дискуссия по поводу возможного существования славянских поселений в Приазовье VIII—IX вв. поставила вопрос об этнической принадлежности действительных обитателей данного региона. Анализ археологического материала убедил исследователей в том, что таковыми восточные славяне не являлись. Поиски альтернативных этнических параллелей неминуемо приводили на территорию Хазарского каганата и заставляли обратиться к сложившимся в нем историческим реалиям.

Большинству работ российских исследователей чужда концентрация на какой-либо отдельной проблеме этноконфессиональных отношений. Авторы стремились дать общую, более или менее полную, их характеристику, не останавливаясь на конкретных вопросах. В первую очередь это характерно для публикаций отечественных специалистов по средневековой истории России, затрагивавших тему славяно-хазарских отношений (Д.И. Иловайский, П.В. Голубовский, М.С. Грушевский), а также для исследователей еврейской истории.

Именно такая, причем довольно точная, характеристика этно-конфессиональной ситуации в Хазарском каганате была дана Д.И. Иловайским в уже упомянутых «Разысканиях о начале Руси».

На основе анализа античных, средневековых византийских и армянских источников, Д.И. Иловайский пришел к важному заключению о сложном многонациональном составе населения Хазарского каганата, в котором «прочной и однородной национальности... не выработалось». «То, что мы привыкли разуметь под словом «Хазары», в период приблизительно от VII до XI века, не представляло собственно одного определенного племени»⁶. Сам историк выделяет пришлый турецкий и туземный хазаро-черкесский элемент, причем ни тот, ни другой в его схеме не представляют единого целого. По мнению исследователя, важная особенность этноконфессиональных отношений в Хазарии заключалась в том, что на ее территории продолжалось формирование «новых, переходных» этнических типов. Именно неоднородный этнический состав населения каганата предопределил его превращение в арену ожесточенной борьбы между различными конфессиями⁷. С точки зрения Д.И. Иловайского, ни одна религия не получила преобладающего влияния в каганате, хотя сам исследователь признал особую роль иудаизма в Хазарии.

Причины краха Хазарии виделись историком: 1.) в соперничестве различных конфессий на территории каганата; 2.) в незавершенности процесса формирования единой этнической общности («Хазарское государство до конца осталось собранием разных народностей».); 3.) в «меркантильных интересах» иудейского населения, мало заинтересованного в сохранении целостности государства; 4.) в биполярной модели властвования, утвердившейся в каганате⁸.

Многие положения Д.И. Иловайского впоследствии были восприняты советской и постсоветской отечественной историографией. Вывод историка о незавершенности процессов формирования единой народности в каганате сделает В.С. Флеров, основываясь на материалах проведенных им археологических раскопок⁹. Тезис о превращении каганата в арену противоборства между различными монотеистическими вероисповеданиями и языческими культами будет воспринят Б.Н. Заходером, М.И. Артамоновым, С.А. Плетневой и некоторыми другими исследователями хазарской истории. Негативная оценка роли иудаизированного населения в каганате станет краеугольным камнем концепции «хазарской химеры» Л.Н. Гумилева.

Менее сложную картину этноконфессиональных отношений нарисовал в своей работе П.В. Голубовский¹⁰. Вслед за Д.И. Иловайским историк отметил сложный многонациональный и поликонфессиональный состав населения каганата. В публикации П.В. Голубовского вновь появляется заявленное Г. Эверсом положение о веротерпимости хазар. Однако, если у последнего веротерпимость предстает определенной чертой национального характера хазар, то П.В. Голубовский представляет ее сознательной политикой хазарского правительства, преследовавшего целью недопущение в государстве конфликтов на религиозной почве¹¹.

Общая характеристика этноконфессиональных отношений в каганате была дана и в работе М.С. Грушевского¹². Однако здесь исследователь не ушел дальше констатации факта распространения в стране монотеистических религий, умолчав также о межнациональных противоречиях в Хазарском государстве.

Во 2-пол. XIX — нач. XX вв. в качестве важной проблемы истории Хазарского каганата выдвигается проблема иудаизации, что было обусловлено как более тщательным анализом средневековых арабо-персидских источников, так и введением в научный оборот документов Еврейско-хазарской переписки, содержавших основной объем информации по вопросу распространения иудаизма на территории Хазарии. В 1874 г. А.Я. Гаркави впервые опубликовал письмо испанского сановника Хасдая Ибн-Шафрута к хазарскому царю Иосифу на иврите и русском языке с последующими научными комментариями, сделав его доступным русскому читателю. В 1912—1913 гг. к документам Еврейско-хазарской переписки добавился так называемый Кембриджский документ, опубликованный за границей С. Шехтером, а в России П.К. Коковцовым¹³. Далеко не все историки однозначно признали подлинность новых источников. А.Я. Гаркави, придя к заключению об аутентичности письма Хасдая Ибн-Шафрута, заявил о поддельности ответного послания Иосифа. П.К. Коковцов, напротив, отстаивал его подлинность, допуская позднейшие коррективы переписчиков. Несмотря на споры, развернувшиеся вокруг Кембриджского документа и Еврейско-хазарской переписки, расширение источниковой базы позволило исследовать проблему иудаизации на более высоком уровне.

Одна из первых попыток объяснить успешное распространение иудаизма в Хазарии принадлежит отечественному востоковеду Д.А. Хвольсону, который связал иудаизацию каганата с распространением в нем христианства. По мнению ученого, религиозные реформы бека Обадии, описанные в краткой и пространной редакции письма Иосифа, были спровоцированы попытками Византии христианизировать Хазарское государство¹⁴. Предположение Д.А. Хвольсона не лишено оснований: признание христианства в православной форме официальным вероисповеданием каганата означало включение Хазарии в орбиту политического влияния Византийской империи. В условиях активной деятельности христианских миссионеров, следы которой прослеживаются в житии Кирилла — Константина, св. Або, Еврейско-хазарской переписке и Кембриджском документе, а также в произведениях Моисея Каганкатваци и Феофилакта Симокатты, такая опасность являлась вполне реальной¹⁵.

Эволюционным продолжением выводов Д.А. Хвольсона стал тезис М.И. Артамонова, заключавшийся в признании официального обращения в иудаизм в качестве важного внешнеполитического акта, преследовавшего целью обеспечение независимости и нейтралитета Хазарии в борьбе между Арабским халифатом и Византией.

К сожалению, в работе Д.А. Хвольсона весь процесс иудаизации оказался заключен в тесные рамки реформ Обадии и датирован нач. IX столетия. Ученый упустил из вида другие сообщения Еврейско-хазарской переписки, которые ясно указывают на то, что распространение иудаизма в Хазарии началось задолго до Обадии и не было обусловлено одними только его преобразованиями. Свою негативную роль сыграло также незнание историком трактата Иехуды Галеви «Кузари», который со всей очевидностью свидетельствует о VII в. как начальной дате процесса иудаизации Хазарии. Таким образом, узость источноковедческой базы обусловила появление крайне упрощенной схемы данного исторического феномена у Д.А. Хвольсона.

Такая же примитивная картина иудаизации и по тем же причинам появилась в одной из работ известного российского ориенталиста В.В. Григорьева. Основную причину успешного распространения иудаизма на территории каганата он увидел в «простоте» хазарского народа, посчитавшего новую религию «лучше собственной» веры¹⁶. Таким образом, культурная отсталость хазар и, по всей видимости, осознание ими этой отсталости, являлись, по мнению В.В. Григорьева, основными факторами распространения иудаизма на территории каганата. Одним из первых отечественных историков В.В. Григорьев обратил внимание на тот факт, что иудаизм был принесен в Хазарию извне, и указал на Византию как основной источник еврейской иммиграции в каганат в результате организации последовательных гонений против иудейского населения. Проблема датировки процесса иудаизации исследователем не затрагивалась.

Не обошел стороной проблему иудаизации и Д.И. Иловайский, посвятивший хазарам пространный очерк в своих «Разысканиях...». Причины успехов иудаизма в Хазарском государстве историк усматривал в «обилии еврейского элемента, весьма подвижного и промышленного, притом имевшего в своей среде многих ученых мужей»¹⁷. Абсолютно правильно определяя в качестве основных источников еврейской миграции в Хазарию Византию и Переднюю Азию, исследователь признал факт утверждения в каганате иудейской династии. Свой вывод при этом он основывал лишь на арабо-персидских документах, не признавая достоверности уже известной тогда Еврейско-хазарской переписки. Не будучи уверенным в форме воспринятого хазарами иудаизма, историк склонился к мысли о принадлежности хазар к караимству.

Ряд важных вопросов, связанных с проблемой иудаизации Хазарии затронул в своей работе П.В. Голубовский. Признавая значительные успехи иудаизма в каганате, исследователь пришел к важному выводу об узости социальной базы этой религии. По мнению П.В. Голубовского, иудаизм исповедовало лишь высшее сословие, включая кагана и его двор, а также «незначительная часть народа». Остальные придерживались христианства, ислама или оставались язычниками. Основным источником еврейской миграции в Хазарию исследователь признал Византийскую империю, сделав особый акцент на преследование там иудейского населения в период иконоборчества.

Вторым источником признавалась еврейская община Крыма, члены которой могли «экспортировать» иудаизм на остальную территорию каганата¹⁸.

Краткий очерк этноконфессиональной ситуации в Хазарии помещен в многотомном труде по еврейской истории С.М. Дубнова¹⁹. В центре внимания автора находилась проблема иудаизации. К сожалению, исследователь ограничился изложением основного содержания письма Иосифа к Хасдаю Ибн Шафруту, воздержавшись от его критического анализа и фактически полностью доверившись источнику. Таким образом, схема иудаизации у С.М. Дубнова повторяет «официальную» версию обращения, представленную в послании Иосифа: начало процесса историк связывает с принятием иудаизма князем Буланом, а его логическое завершение видится в религиозных преобразованиях Обадии. Отсутствие критического анализа источников по хазарской проблеме роднит работу С.М. Дубнова с энциклопедической «Историей евреев» Г. Греца²⁰. В обоих трудах хазарская история оказывается на периферии иудейского мира. Рассматриваемая как часть прошлого еврейского народа и исторического развития иудаизма, она, тем не менее, интересует исследователей гораздо меньше, нежели положение еврейских общин в средневековой Польше или Испании. Отсюда довольно небрежное использование исторических документов при излишней концентрации на Еврейско-хазарской переписке в ущерб арабо-персидским и византийским источникам.

Проблема иудаизации Хазарии затрагивалась в работе Ф.О. Вестберга, который попытался установить хронологические рамки этого сложного процесса²¹. На основе анализа письма Иосифа и сведений трактата Иехуды Галеви «Кузари» исследователь пришел к выводу о том, что «еврейская религия пустила корни в Хазарии к сер. VIII столетия». Именно к этому времени исследователь отнес обращение князя Булана. Завершение иудаизации Ф.О. Вестберг приурочил к реформам бека Обадии, вслед за П.В. Голубовским отметив узкую социальную базу новой религии, ставшей вероисповеданием «высшего класса населения»²².

Выводы Ф.О. Вестберга имели большое значение для дальнейшего изучения проблемы иудаизации. Определение VIII столетия в качестве стартовой точки проникновения иудаизма во властные структуры каганата заставляло задуматься о причинах популярности этой религии среди хазарской элиты в условиях острого кризиса, вызванного арабо-хазарскими войнами. При исследовании проблемы иудаизации легенде об обращении Булана стали уделять не меньшее внимание, чем реформам Обадии, зачастую выделяя ее в качестве самостоятельного этапа в рамках процесса обращения хазар в иудаизм²³. Наиболее важным в работе Ф.О. Вестберга стало то, что сама иудаизация у него предстала в качестве длительного, последовательного и эволюционного процесса. Сама формулировка «к сер. VIII столетия» подразумевала, что распространение иудаизма в стране началось намного раньше обращения Булана: Ф.О. Вестберг вполне сознательно оставил неопределенной начальную дату процесса. Вместе с тем, исследователь увязал с реформами Обадии окончание иудаизации, хотя сам фактически признал ее незавершенность, отметив немногочисленность иудеев в Хазарии. Таким образом, целостной характеристики данный процесс так и не получил.

Помимо проблемы иудаизации, во 2-ой пол. XIX — нач. XX вв. возрастает интерес и к другим конфессиям, существовавшим в каганате. Особое внимание исследователей было привлечено к положению христиан и их организациям на территории Хазарии.

Одним из первых отечественных историков к рассмотрению данного вопроса обратился А. Гильфердинг. Изучение этноконфессиональной ситуации в Хазарском государстве не являлось основной целью его изысканий: проблема распространения христианства в стране была затронута им в связи с миссионерской деятельностью св. Кирилла-Константина, в частности — его поездкой в Хазарию с целью проповеди во дворце кагана²⁴. Работа А. Гильфердинга создавалась в период острых дискуссий между сторонниками и противниками существования Приазовской Руси, что не могло не повлиять на выводы исследователя, который явно симпатизировал первым. Без ссылок на источники (очевидно, считая выдвигаемые положения уже доказанными историками-современниками) А. Гильфердинг заявляет, что большую часть населения каганата составляли славяне²⁵. Признавая провал миссионерской деятельности св. Кирилла-Константина при дворе хазарского кагана, ученый предположил успех христианской проповеди среди славянского населения Хазарии. Распространение христианства у подвластных хазарам славян не встретило препятствий со стороны кагана, который, в соответствии с данными житий, позволил креститься всем желающим²⁶. Таким образом, в исторической концепции А. Гильфердинга христианство превратилось в религию славяноязычных подданных каганата, а сам характер славяно-хазарских отношений предопределил крещение Руси в 866 г. при Аскольде и дальнейшие успехи православной проповеди в регионе. Косвенным подтверждением заявленных выводов исследователь посчитал факт заимствования киевскими князьями титула каган у хазар, что могло произойти только в случае, если он «освящен был на Руси церковным преданием»²⁷.

Положения А. Гильфердинга не укрепились в отечественной историографии. Доказать присутствие значительного по численности славянского элемента на территории каганата было возможно только при обнаружении славянских поселений в районе Волго-Донья, что археологи не в состоянии сделать и по сей день. Даже если таковые здесь и существовали, их число было невелико. Связи таких поселенцев с остальным массивом славянского населения в Поднепровье должны были носить спорадический характер в виду кочевого окружения. С целью христианской проповеди среди восточных славян Кириллу и Мефодию было гораздо логичнее двигаться из Крыма в бассейн Днепра, а не в противоположную от него сторону, как это следует из житий, повествующих о прибытии просветителей в ставку кагана. Славянских подданных здесь либо вообще не было, либо их число являлось ничтожным в сравнении с обитавшим алано-болгарским населением. Влияние славяно-хазарских отношений на распространение христианства на Руси следует считать преувеличением со стороны А. Гильфердинга, тем более что археологически следы христианства в Волго-Донье не прослеживаются.

В схожем контексте проблема распространения христианства на территории Хазарии рассматривалась у Д.И. Иловайского. Успехи этой религии историк связывал преимущественно с болгарским этносом, каковой определял как славянский. Вполне вероятным он считал распространение христианства и среди «Хазар-Черкесов», то есть на Кавказе, куда, по мнению Д.И. Иловайского, направился с проповедью Кирилл-Константин. По мнению исследователя, христианство не прижилось у степных «Турко-Хазар», поскольку встретило там «сильное препятствие в лице иудейства»²⁸.

Несмотря на изначально неправильную посылку в отношении болгар, как главных носителей христианства, Д.И. Иловайскому удалось достаточно верно угадать основные направления деятельности христианских миссионеров в Хазарии: Крымский п-ов, где было традиционно сильно религиозно-культурное влияние Византии, и Кавказский регион, где империи приходилось конкурировать с церковной организацией Грузии, католикосы которой в 680 г. объявили себя пастырями «всей Овсетии до границ Черкезии»²⁹. Проникновение христианства в район Приморского Дагестана находит соответствующие подтверждения в археологическом материале. Развалины церквей в Верхнем Чирюрте, найденные там же и близ Кисловодска кресты и подвески с изображением Богородицы со всей очевидностью свидетельствуют о далеко зашедшем процессе христианизации подвластного хазарам населения Кавказа³⁰. Безусловно, нельзя считать успешное проникновение христианства на территорию каганата следствием одной только миссионерской деятельности Кирилла-Константина, как утверждал Д.И. Иловайский. Последняя действительно могла быть значимой для расширения христианской паствы на Кавказе. Однако жития свидетельствуют о религиозном диспуте в резиденции кагана, каковая в указанном регионе в IX столетии уже не существовала. В результате ряда серьезных поражений в период арабо-хазарских войн хазары вынуждены были отказаться от идеи размещения столичного города вблизи от южных границ каганата, проходившим как раз по его кавказским территориям. Центр политической жизни страны переместился на Волгу. По мнению М.Г. Магомедова, хазарская культура появилась там уже во 2-ой пол. VIII в.³¹. Таким образом, чтобы застать кагана, посольство Кирилла-Константина должно было продвигаться в регион Волго-Донья, а не в разоренные арабо-хазарскими войнами кавказские области. В этом случае действительно оправдано предположение Д.И. Иловайского, что провал миссии был вызван уже укоренившимся среди хазарской знати иудаизмом, о чем свидетельствует подавляющее большинство арабо-персидских источников. Признанный государственной религией каганата иудаизм действительно должен был превратиться в сильного противника христианства в степных районах Хазарии, удаленных от Византии и других стран, где эта религия занимала господствующие позиции.

Проблема распространения христианства на территории Хазарии затрагивалась в работах отечественных византинистов В.Г. Васильевского и Ю.А. Кулаковского. Оба исследователя изучали данный вопрос через призму хазаро-византийских отношений, причем в центре их внимания в основном находилась внешняя и внутренняя политика империи: ситуация в Хазарии рассматривалась как фон, на котором разворачивалась военная и религиозная экспансия греков.

Предметом научного интереса обоих исследователей стала история Готской епархии, созданной для христианской паствы Хазарии во 2-ой пол. VIII столетия. Основание епархии житие приписывает Иоанну Готскому, под руководством которого в тот же период времени в Крыму началось антихазарское выступление. Научный интерес византинистов к этому событию был вызван тем обстоятельством, что сам Иоанн Готский, занявший кафедру с согласия константинопольского патриарха и являвшийся, по сути, ставленником Византии, был выдан хазарам собственной же паствой³². Данный факт позволил В.Г. Васильевскому и Ю.А. Кулаковскому говорить о существовании в Готии «прохазарской» партии, включавшей в себя и православных христиан³³. Ю.А. Кулаковский, посвятивший этой проблеме отдельное исследование, сконцентрировался на анализе этнического состава христианской паствы готского митрополита. Основным источником по данному вопросу стали списки христианских епархий VIII в., среди которых, по мнению историка, вполне отчетливо просматривались хазарская кафедра и епископская кафедра в Итиле³⁴. Это заключение привело исследователя к выводу о том, что сфера влияния готского митрополита не ограничивалась одной только подчиненной хазарам Готией, но выходила далеко за ее пределы, охватывая территории Приазовья и региона Волго-Донья. Для Ю.А. Кулаковского являлось вполне очевидным, что среди христианской паствы Иоанна Готского были контролировавшие значительную часть Крымского п-ова хазары, которые не могли позволить Готии отделиться от каганата и потому выдали организатора сепаратистского выступления хазарским властям. Признавая бесспорные успехи христианства в каганате, Ю.А. Кулаковский отметил, что учреждение Готской епархии имело для Византии важное внешнеполитическое значение: в VII—VIII вв. империя была заинтересована в союзнических отношениях с Хазарией, которая не раз вмешивалась и во внутренние дела греков. Новая церковная организация на хазарской земле позволяла оказывать определенное давление на политику каганата. Однако с ослаблением Хазарии в IX столетии значение Готской епархии упало: из митрополии она была переведена в ранг архиепископии. Византия, искавшая теперь новых партнеров на международной арене, не была заинтересована в содержании дорогостоящего церковного аппарата на территории каганата, не собиралось его поддерживать и иудаизированное правительство Хазарии. Таким образом, значение и роль церковной организации в Хазарском государстве, в соответствии с гипотезой Ю.А. Кулаковского определялись не реальным эволюционным процессом распространения христианства в стране, а внешнеполитической доктриной Византийской империи, нуждавшейся в надежном союзнике в восточноевропейском регионе для эффективной борьбы с азиатскими кочевниками.

Проблема исламизации Хазарского каганата стало предметом внимания известного российского ориенталиста В.В. Бартольда. Вслед за П.В. Голубовским исследователь признавал, что «иудаизм был религией хазарского правительства, но не хазарского народа» и что «число приверженцев иудейства уступало числу мусульман и христиан»³⁵. Анализируя арабо-персидские источники, В.В. Бартольд обратил внимание на особую роль мусульман в экономической и внутриполитической жизни Хазарии: восточные купцы занимали лидирующие позиции в Итиле, выходцы из Хорезма составляли наемное войско кагана и находились на командных должностях. Сильные позиции мусульманской общины в стране, а также преобладающее влияние Хорезма предопределили вмешательство этого государства во внутренние дела каганата после, а может быть, во время похода Святослава Игоревича на хазар. Исследователь предполагает, что уход киевского князя из низовий Волги был вызван именно действиями хорезмийцев, однако помощь, оказанная им каганату лишь «на короткое время спасла Хазарское царство от гибели» и «не придала ему новой жизни»³⁶. К тому же признание мусульманства официальной религией Хазарии должно было поставить ее в политическую зависимость от своего восточного соседа. Таким образом, для В.В. Бартольда исламизация превратилась в показатель ослабления и упадка Хазарского государства.

Во 2-ой пол. XIX — нач. XX вв. отечественные историки обращаются к изучению проблемы дуализма верховной власти у хазар. Интерес исследователей был вызван существовавшей в Хазарии уникальной биполярной схемой управления, при которой верховный владыка (каган) превращался в символ государственной власти, не имея реальных рычагов воздействия на внутреннюю и внешнюю политику государства. Арабо-персидские авторы единодушно свидетельствуют о подчиненном положении хазарских каганов по отношению к младшим правителям — бекам, царям или шадам. Именно последним принадлежала вся совокупность властных полномочий. По свидетельству Ибн Русте, и беки, и каганы исповедовали иудаизм, хотя хазарские цари, вопреки утверждению Л.Н. Гумилева, никогда не производили свой род из еврейской среды, а напротив вели свою родословную от хазар, которые, согласно ответному письму царя Иосифа, считались потомками Тогармы, сына Иафета, т.е. не принадлежали к чисто семитским племенам³⁷. «У них есть царь, — писал опиравшийся на работы Ибн Русте Гардизи, — который носит титул ишада; кроме того, есть главный царь, которого называют хазар-хаканом. Хазар-хакану принадлежит только титул: управление находится в руках ишада; выше ишада нет никого...»³⁸. О том же заявляет и другой восточный автор — ал-Масуди: «В Хазарском государстве имеется хаган и существует правило, чтобы он находился в руках другого царя и в его дворце. Хаган пребывает внутри замка и не может ни выезжать, ни появляться перед придворными и народом, ни покидать свое жилище... От него не исходят ни приказы, ни запрещения, и он не принимает решений в государственных делах»³⁹. Ал-Истахри, Ибн Хаукаль и Ибн Русте при описании организационного устройства хазарской армии дают ясное указание на то, что беки являлись верховными главнокомандующими и могли в любой момент выставить войско численностью от 10 до 12 тысяч человек⁴⁰. О том, что цари контролировали вооруженные силы страны, говорит в своей «Записке» («Рисале») Ибн Фадлан⁴¹. Ал-Истахри и Ибн Хаукаль свидетельствуют о такой важной функции беков как взимание налогов и податей, они же заявляют об их праве возводить на престол кагана Хазарии⁴².

В связи с этим нельзя не упомянуть об утвердившемся в Хазарии обряде интронизации. Приведенного к беку претендента на сан кагана душили шелковым шнурком, одновременно спрашивая, сколько лет он желает процарствовать. Цифру, названную претендентом в ходе этой жестокой процедуры, считали обязательной: кагана убивали, если он переживал намеченный им во время интронизации срок правления⁴³. В соответствии с информацией персидского перевода ал-Истахри обряд удушения производился, когда кагана уже посадили на царство⁴⁴. Компилятор Ибн Фадлана — Иакут — предлагает свою версию рассказа о сроке правления кагана: верховного владыку убивают, когда его правление превосходит сорок лет, оправдывая убийство уменьшением разума кагана⁴⁵. Ибн Ийас считает, что помимо физического устранения возможно было и простое смещение старшего правителя⁴⁶.

Уникальное свидетельство о практиковавшемся в Хазарии жертвенном убийстве кагана приводит ал-Масуди: в случае голода, вооруженного конфликта, а также при других чрезвычайных обстоятельствах «знатные люди и простой народ» имели право требовать от бека убить правящего кагана. ал-Масуди утверждает, что царь иногда передавал кагана в руки разбушевавшейся толпы либо убивал его сам, но иногда выступал в защиту верховного владыки и оставлял его на престоле⁴⁷.

Приведенный выше комплекс сведений арабо-персидских источников о сложившейся в Хазарии бинарной модели управления убеждает в особых сакральных функциях кагана, которые по каким-то причинам выдвинулись на передний план в то время, как реальные властные полномочия отошли к младшим правителям. Перед отечественными учеными стояла сложная задача выявить природу этого уникального института.

Первые попытки определения истоков института двоевластия были связаны с осознанием того, что данный феномен политической жизни страны являлся продуктом эволюционного развития этноконфессиональных отношений на территории каганата. Уже в этот период формируются два основных подхода на происхождение дуализма верховной власти: «ситуационный» и «традиционный». Представители первого видели в институте двоевластия результат определенной политической ситуации: узурпации власти, военного переворота или добровольного распределения рычагов управления между представителями племенной знати каганата. Апологеты второго подхода считали, что дуализм верховной власти возник на основе определенных мифолого-религиозных представлений населения Хазарии либо же видели его истоки в специфике государственной организации хазарского общества.

Немалую лепту в основание первого подхода внес известный российский гебраист П.К. Коковцов, попытавшийся связать формирование института двоевластия с процессом иудаизации Хазарии⁴⁸. Анализируя Кембриджский документ, исследователь пришел к заключению, что автор источника сознательно дезориентировал читателя, сообщая неверную информацию о происхождении дуализма власти в стране. Наделяя кагана высшими судебными полномочиями, Кембриджский аноним либо уподоблял его статус статусу древнеизраильских судей, либо умышленно преуменьшал значение каганата в политической жизни Хазарии. Поскольку вся полнота властных полномочий по сообщениям арабо-персидских авторов находилась в руках беков, П.К. Коковцов склонился к последнему предположению. — По его мнению, существование института каганата компрометировало хазарских царей, которые, являясь фактически полноправными правителями, оставались номинально подчиненными верховным владыкам, лишенным возможности управления государством. Поэтому автор Кембриджского документа «умышленно свел значение хаганата к чисто судебной деятельности и затем произвольно перенес это положение дела в эпоху возникновения института»⁴⁹.

Процесс формирования двоевластия в Хазарии предстает у П.К. Коковцова как постепенный переход властных полномочий от каганов к их «министрам еврейского происхождения», то есть бекам. С течением времени последние превратились в хазарских «мажордомов», оттеснив верховных правителей на второй план и сделав «свое «царское» звание наследственным»⁵⁰. Таким образом, основным фактором становления дуализма верховной власти по П.К. Коковцову стала мирная узурпация рычагов управления государством представителями иудейской общины Хазарии. Концепции исследователя была суждена долгая жизнь в отечественной историографии. Положение о захвате власти еврейской знатью в различных вариациях восприняли М.И. Артамонов, Л.Н. Гумилев, А.П. Новосельцев, А.М. Макаров. До 90-х гг. XX столетия эта точка зрения оставалась доминирующей в российской исторической науке, и лишь в последнее время ее позиции заметно пошатнулись.

Довольно схожей с гипотезой П.К. Коковцова была позиция М.С. Грушевского. Однако в отличие от первого, данный исследователь не пытался поставить процесс формирования двоевластия в зависимость от этноконфессиональной ситуации в Хазарии. Опираясь на сообщения арабо-персидских авторов, свидетельствовавших о выполнении хазарскими беками функций командующих армии, М.С. Грушевский пришел к заключению, что данный феномен политической жизни каганата сложился в результате узурпация власти «начальниками военных сил», то есть явился следствием военного переворота⁵¹.

Предположение М.С. Грушевского нельзя не считать спорным. Восточные источники (Ибн ал-Асир, ат-Табари) свидетельствуют о том, что в 1-ой пол. VIII столетия хазарские каганы еще выполняли функции верховных главнокомандующих, принимая самое активное участие в организации военных действий, разработке стратегических и тактических решений. В 732/733 г. войско хазар под командованием кагана нанесло серьезное поражение арабскому полководцу Масламе, вторгшемуся на территорию Хазарии⁵². Когда в 737 г. будущий халиф Багдада Мерван предпринял поход против хазар и проник далеко вглубь каганата, во главе хазарской армии мы снова встречаем кагана⁵³. Только под 730/731 г. восточные источники упоминают в качестве главнокомандующего сына кагана по имени Барджиль⁵⁴. Однако данный прецедент арабо-персидские авторы объясняют исключительными обстоятельствами, а именно — смертью верховного владыки. Бразды правления временно перешли к его супруге — Парсбит, которая, по-видимому, стала регентом при малолетнем наследнике⁵⁵. Таким образом, на протяжении длительного времени каганы сами являлись «начальниками военных сил», доверяя командование лишь наиболее приближенным лицам и только в чрезвычайных обстоятельствах. Очевидно, что кадровые перестановки в армии не могли происходить без их ведома. Для организации успешного военного переворота должен был сложиться определенный комплекс причин, который бы способствовал утрате каганами контроля над вооруженными силами страны, причем сложиться он должен был именно в 1-ой пол. VIII столетия, когда арабо-хазарские войны находились на пике своего развития. Во всяком случае, во 2-ой половине того же века мы уже не встречаем каганов во главе хазарского войска: их заменяют полководцы, не связанные кровнородственными узами с правящей династией. Так, под 764 г. Ибн ал-Асир упоминает хорезмийца Астархана, возглавившего хазарскую армию в походе на мусульман Армении⁵⁶. По мнению М.И. Артамонова, Астархан являлся представителем знатного хазарского рода Хатир и был наместником кагана у донецких алан — ясов (асов)⁵⁷.

Столь резкая перемена в статусе верховных владык, утрата ими военных функций вряд ли вызвана переворотом, подготовленным одним их хазарских военачальников. Во всяком случае, таковой мог иметь место только во 2-ой пол. VIII — нач. IX столетий, когда каган уже не контролировал армию и, соответственно, не отвечал за кадровые перестановки в ней. Однако эффективное управление кочевой империей возможно лишь при опоре властных структур на вооруженные силы страны. В противном случае этносы-данники перестают подчиняться «царской орде» (термин А. Поляка)⁵⁸, и государство распадается. В таких условиях военная функция является ключевой для правителей, ее утрата либо передача другому должностному лицу автоматически ведет к формированию дуализма верховной власти с явным перевесом в сторону командующего армии. Если следовать этой логике, то во 2-ой пол. VIII в. в Хазарии уже должно было сложиться двоевластие, а это делает абсолютно ненужным подготовку военного переворота.

К сожалению, изложенные выше обстоятельства оказались не учтенными М.С. Грушевским, который в изучении проблемы двоевластия ориентировался в основном на информацию еврейско-хазарских документов. Тем не менее, несмотря на ряд серьезных недостатков, концепция исследователя продолжила свое развитие в трудах Л.Н. Гумилева. Историк соединил предложенную М.С. Грушевским идею военного переворота с выдвинутым П.К. Коковцовым положением об узурпации верховной власти представителями иудейской общины в Хазарии. Это привело ученого к выводу о том, что дуализм верховной власти являлся чуждым хазарам политическим институтом, созданным с целью сохранения господствующих позиций еврейской династии и исповедуемого ей иудаизма.

Принципиально новый подход к проблеме происхождения двоевластия в Хазарии предложил известный российский ориенталист В.В. Григорьев. По мнению этого исследователя, дуализм верховной власти явился продуктом тюркютского завоевания. Система управления каганатом была заимствована хазарами у древних тюрков после того, как Хазария вошла в состав созданной ими империи. «Все названия государя и чиновников суть турецкия», — заявляет историк⁵⁹. В период острого внутреннего кризиса, приведшего к краху Тюркютское государство, правившая там династия «принуждена была удалиться к данникам своим, Хазарам, между коими имела... многих приверженцев...»⁶⁰. Однако в Хазарии тюркюты не получили реальных рычагов управления государством: здесь было сформировано собственное национальное правительство. «Когда пало могущество Турок, царствовавшая династия лишилась силы; но... по причине почтения, которое народ питал к фамилии прежних своих завоевателей, она осталась на престоле и сохранила наружный вид власти; действительное же управление перешло в руки туземцев, и они именем Хакана... самовластно управляли государством»⁶¹. Таким образом, в соответствии с точкой зрения российского ориенталиста, дуализм власти у хазар сложился одновременно с формированием самостоятельного государства и сопровождал хазар на протяжении всего его существования.

Концепция В.В. Григорьева имела огромное значение для дальнейшего изучения проблемы происхождения бинарной модели властвования в Хазарии. Исследователь впервые в отечественной историографии сформулировал положение о бегстве тюркютской династии в Хазарию, обратил внимание на идентичность обрядов возведения на каганский престол у хазар и древних тюрков, указал на сходство государственных традиций обоих этносов. Мысль о правлении в Хазарском каганате тюркютской династии Ашина будут развивать в своих работах М.И. Артамонов и Л.Н. Гумилев, подкрепляя тезис В.В. Григорьева новыми свидетельствами этнографического характера и данными недоступных для исследователя XIX столетия источников. Крайне устойчивой в отечественной историографии оказалась предложенная В.В. Григорьевым схема формирования двоевластия, при которой властные функции распределяются между представителями племенной элиты доминирующих этносов каганата. Далеко не все российские и советские историки видели в каганах представителей тюркютской династии Ашина, многие настаивали на их хазарском происхождении, обнаруживая в беках представителей самых разнообразных этносов, входивших в состав каганата: древних болгар (С.А. Плетнева), барсилов (М.Г. Магомедов) и даже антов (Г.Е. Вернадский). В каждом отдельном случае модель властвования строилась по разработанной В.В. Григорьевым схеме: племенная знать этноса-завоевателя уступает властные полномочия представителям более многочисленной или цивилизованной, но покоренной ею народности.

Одновременно с работами, лежавшими в русле выделенного нами «ситуационного» подхода, во 2-ой пол. XIX — нач. XX вв. появляются публикации, ознаменовавшие зарождение альтернативного, «традиционного» направления в изучении проблемы происхождения хазарского двоевластия. Его апологеты выдвинули положение о том, что дуализм верховной власти у хазар вырос на основе религиозно-мифологических представлений образовавших каганат тюркских народов. В данном случае двоевластие рассматривалось не как вынужденный компромисс между представителями племенной знати или способ удержания политического господства, а как наиболее эффективная форма управления государством, опирающаяся на широкий пласт языческих верований.

Первые попытки обосновать происхождение двоевластия именно с этой точки зрения были предприняты еще Д.А. Хвольсоном. В своих комментариях к переводу Ибн Русте этот исследователь заявлял, что соотношение властных полномочий между беком и каганом в Хазарии такое же, как в средневековой Японии между сегуном и микадо⁶². Как известно, свойственное этой стране обожествление верховного владыки — императора — тесно связано с религиозными канонами синтоизма. Хотя сам Д.А. Хвольсон воздержался от дальнейшего развития своей мысли, можно с уверенностью заключить, что выдвинутое им предположение подразумевало обусловленность института двоевластия сложившейся в Хазарии системой религиозных представлений.

Однако наиболее точно данный тезис прозвучал в работе П.В. Голубовского. Опираясь на сведения арабо-персидских источников, исследователь абсолютно верно отметил, что для хазарского общества была свойственна сакрализация личности верховного правителя: «особа его считалась священной», а потому «повиновение власти кагана было безгранично»⁶³. В представление о сакральном характере власти верховного владыки, казалось бы, не вписывался упоминаемый в трудах некоторых восточных авторов обряд жертвенного убийства верховного владыки⁶⁴. Заслуга П.В. Голубовского заключается в том, что он сумел вскрыть истинные причины сакрализации старшего правителя и верно объяснить истоки столь странного ритуала: «Считая личность кагана священною, хазары думали, что он посредник между народом и небом, и все бедствия объясняли влиянием его личности»⁶⁵. Таким образом, в системе религиозных представлений хазар и других тюркских народов каганата П.В. Голубовский увидел тот самый фундамент, на котором зиждился институт двоевластия. Сакрализация личности кагана была вызвана тем, что основной функцией старшего правителя являлась функция посредника между миром людей и миром богов. При таких условиях младшие владыки — беки — должны были взять на себя бремя управления государством.

К сожалению, концепция П.В. Голубовского была надолго забыта в отечественной историографии. Возвращение к ней начнется лишь в кон. XX — нач. XXI вв. после исследований проведенных зарубежными специалистами — востоковедами⁶⁶. Причем первыми исследователями, попытавшимися на более высоком уровне раскрыть совокупность религиозно-мифологических взглядов, лежавших в основе дуализма верховной власти, стали российские археологи, оперировавшие найденными во время раскопок материалами⁶⁷. Вполне очевидно, что свойственные России традиции сильной государственной власти не способствовали развитию альтернативного направления в оценке происхождения данного института. Любой вариант двоевластия должен был рассматриваться как препятствие для эффективного управления государством и дальнейшего эволюционного развития общества. Такая позиция обусловила доминирование в отечественной историографии исследований в рамках «ситуационного» подхода к изучению проблемы дуализма верховной власти у хазар.

Научные дискуссии, развернувшиеся в сер. XIX — нач. XX столетий вокруг проблемы существования Приазовской Руси, способствовали постановке вполне закономерного вопроса об этническом составе населения входившего в состав Хазарского каганата Волго-Донья. Развернувшиеся в нач. XX в. археологические раскопки в указанном регионе показали, что местные жители обладали своеобразной культурой, которую нельзя характеризовать, как славянскую. Начались активные поиски этносов, обитавших в этих областях в эпоху раннего средневековья и способных на создание крупных оседлых поселений.

На прошедшем в Харькове в 1902 г. XII Археологическом съезде после посвященного Верхне-Салтовскому могильнику доклада А.М. Покровского разгорелась острая дискуссия по поводу этнической принадлежности обитателей междуречья Дона и Северского Донца. Именно в Харькове впервые было высказано предположение о том, что обозначенные территории населяли хазары. Его автор — Д.Я. Самоквасов впоследствии изложил его в своей работе «Могилы Русской земли»⁶⁸. Гипотезу Д.Я. Самоквасова поддержали Д.И. Багалей и школьный учитель В.А. Бабенко, первым начавший раскопки у с. Верхний Салтов⁶⁹. Однако явная недостаточность материала не позволила исследователям привести исчерпывающие доказательства своей правоты, а последующие археологические работы в регионе Волго-Донья убедили многих отечественных историков в том, что ни Верхне-Салтовское городище, ни другие степные и лесостепные памятники обозначенной территории нельзя относить к хазарскому этносу.

Именно в данном ключе была написана работа А.А. Спицына, который не принял гипотезы Д.Я. Самоквасова⁷⁰. На основе проведенных аналогий с вещами, обнаруженными в катакомбных погребениях Северного Кавказа, этот исследователь пришел к выводу о том, что «исконными обитателями Дона — Донца» являлись аланы. Анализируя произведения античных авторов (Страбона, Иосифа Флавия, Тацита и др.) А.А. Спицын отождествил упоминаемых в этих исторических источниках роксаланов, сарматов и аланов, хотя все три этноса, будучи ираноязычными, никогда не являли собой единого целого. Это привело археолога к выводу о широком расселении аланов вплоть до бассейнов Дона и Кубани. Вторжение орды гуннов на территорию Восточной Европы в IV в. н.э., по мнению исследователя, должно было отбросить алан в верховья Дона, к Волге и на Северский Донец⁷¹. «Потребность в самозащите привела алан к организации более сильной власти». Однако, несмотря на сей факт, донские аланы оказались неспособными создать собственной национальное государство и подчинились хазарам, под чьим покровительством они «расцвели, размножились и широко разместились»⁷². По мнению А.А. Спицына, аланы стали доминирующим этносом в Хазарском государстве: они «задавали тон хазарской культуре; торговля и промышленность... находились в их руках». Будучи знакомым с известиями о распространении в каганате иудаизма, исследователь выдвинул положение об ассимиляции аланами еврейского населения Хазарии: «еврейские купцы были издавна близки аланам и аланизированы»⁷³. Таким образом, в исторической концепции А.А. Спицына иудаизация Хазарского каганата совпадала с процессом его аланизации, причем последняя должна была оказать серьезное воздействие на все стороны жизни хазарского общества и либо разрушить его до основания, либо превратить в государство аланов. Однако А.А. Спицын утверждает, что в X столетии аланы стали самостоятельными от хазар, более того, приняли христианство и оказались в возглавляемой Византией антихазарской коалиции⁷⁴. О последствиях этого события, грозящего хазарам, если следовать логике ученого, полным крахом созданного ими государства, А.А. Спицын умолчал, обратив внимание лишь на замечание Константина Багрянородного, указавшего на возможность для алан делать разрушительные набеги против хазар⁷⁵.

Вывод А.А. Спицына о принадлежности оседлых поселений Волго-Донья аланам имел огромное значение для дальнейшего развития отечественного хазароведения. И хотя явный недостаток археологического материала не позволил ему досконально изучить этнический состав «исконных обитателей Дона — Донца», выдвинутая им гипотеза была значительным шагом вперед по сравнению с высказываемыми ранее предположениями, характеризовавшими население данного региона как славянское или хазарское. К заключению о существовании многочисленного аланского населения в хазарской степи и лесостепи придут Ю.В. Готье, И.И. Ляпушкин, С.А. Плетнева, В.К. Михеев и многие другие советские археологи.

Несмотря на тот факт, что большинство российских специалистов согласилось с выводами А.А. Спицына об этнической принадлежности обитателей междуречья Дона и Северского Донца, его тезис об аланизации Хазарского государства не получил дальнейшего развития в отечественной историографии. И это вполне понятно: в общих чертах теория А.А. Спицына представляла собой вариант ошибочной исторической концепции П.В. Голубовского (см. выше С. 41—42) с тем различием, что у первого место восточных славян, хоть и покорившихся хазарам, но подчинивших их своему культурному влиянию, заняли аланы. Подобно П.В. Голубовскому, А.А. Спицын сильно переоценил степень влияния подчиненного этноса на хазарское общество. Нельзя отрицать тот огромный вклад, который внесли аланы в формирование Салтово-маяцкой археологической культуры, признаваемой большинством российских археологов государственной культурой Хазарского каганата, а также их влияние на эволюцию религиозных представлений хазар. Однако было бы неверным говорить об аланизации еврейских купцов, тесно связанных с иудейским правительством Хазарии, равно как утверждать, что аланы монополизировали всю торговлю в каганате⁷⁶. Само существование Хазарского государства во многом определялось доходами от транзитной торговли, привилегия взимать пошлины принадлежала бекам. Сам факт узурпации сферы торговых отношений в Хазарии должен был означать проникновение представителей аланской племенной элиты во власть. Однако этого не подтверждают источники. Напротив, как уже отмечалось выше (см. С. 71), хазарские беки производили свой род от Тогармы, с именем которого арабо-персидская традиция связывает происхождение тюркоязычных народов. Документы Еврейско-хазарской переписки и восточные источники ни слова не говорят о процессе метисации алан, хазар и еврейского населения в то время, как Кембриджский аноним свидетельствует об ассимиляции иудеев хазарами, опять-таки не упоминая об аланах⁷⁷. Как установил еще В.В. Григорьев, хазарские титулы имеют тюркское происхождение⁷⁸. Упоминание хазарского полководца Астархана в трудах арабо-персидских авторов не может служить подтверждением пребывания аланов во властных структурах каганата, поскольку, во-первых, источники называют Астархана хорезмийцем по происхождению и, во-вторых, само имя военачальника указывает на выполняемые им административные функции: он являлся тарханом, наместником хазарского правительства, очевидно, в заселенной аланами области⁷⁹. Упомянутый выше Кембриджский документ действительно свидетельствует о том, что на рубеже IX—X столетий часть алан «соблюдала иудейский закон»⁸⁰. Однако в свете изложенных соображений данный факт нужно рассматривать как доказательство политического и культурного влияния иудаизированной Хазарии на алан, а эпизод с женитьбой будущего бека Иосифа на дочери аланского царя вообще можно считать реминисценцией уже ушедших в прошлое вассально-даннических отношений между аланами и покорившими их хазарами: в соответствии с сообщением Ибн Фадлана у каганов было 25 жен, происходивших из семей завоеванных хазарами этносов и являвшихся своеобразной гарантией их покорности «главной орде»⁸¹.

Таким образом, предположение А.А. Спицына о том, что аланы контролировали экономическую сферу жизни хазарского общества, следует признать неверным, равно как и тезис об «аланизированности» связанных с правящей элитой иудейских купцов.

Трагические события 2-го десятилетия XX в. в России временно приостановили развернувшуюся в научных кругах дискуссию об этнической принадлежности населения междуречья Дона и Северского Донца. Она возобновилась лишь в 20-е — 40-е годы, когда вновь начались археологические работы в районе Волго-Донья. При этом сохранились обозначенные выше подходы к рассматриваемой проблеме: отдельные исследователи сферы славяно-хазарских отношений по-прежнему видели в обитателях данного региона восточных славян (В.А. Пархоменко); советские археологи склонялись к алано-болгарской (М.И. Артамонов) или исключительно аланской принадлежности (Ю.В. Готье) степных и лесостепных памятников кон. VIII — 1-ой пол. X столетий⁸². Переломным же моментом в научных спорах по данному вопросу стал кон. 50-х — 60-е годы XX в., когда началась публикация трудов возглавленной в 1949—1951 гг. М.И. Артамоновым Волго-Донской экспедиции, а также результатов археологических разведок рек Донского бассейна, проведенных С.А. Плетневой. Работы российских археологов нач. XX в. заложили фундамент для дальнейшего изучения проблемы в годы советской власти. Оно было невозможно без продолжения археологических раскопок на территории Хазарии, без тщательного исследования извлеченного материала и параллельного анализа письменных источников по истории каганата. Дальнейшее развитие дискуссии об этнической принадлежности населения Волго-Донья будет рассмотрено во 2-ой главе данной работы.

* * *

Период с сер. XVIII по нач. XX вв. следует считать временем зарождения отечественного хазароведения. Новая дисциплина вырастает в рамках Отечественной истории на основе интереса российских исследователей к проблеме славяно-хазарских отношений. Ключевым этапом являлась именно сер. XVIII — 1-ая пол. XIX столетий, поскольку именно в этот период отечественные ученые впервые обратились к вопросам истории Хазарии, затронув в том числе и проблему этноконфессиональных отношений на территории каганата. К сожалению, узкая источниковая база, представленная, как правило, лишь русскими летописями, а также недоступность археологического материала являлись серьезными негативными условиями при выработке концепций российскими историками.

Как было отмечено, в центре внимания исследователей этого этапа находились вопросы славяно-хазарских отношений. В.Н. Татищев и Г. Эверс считали их определяющими для возникновения первого централизованного Русского государства, хотя оба историка расходились в оценках влияния периода «хазарской дани» на дальнейшее развитие восточнославянского общества. В.Н. Татищев выдвинул тезис о тяжести «хазарского ига» для славянских данников каганата, не нашедший отражения в отечественной дореволюционной историографии, но ставший основой для утвердившейся в 50-е годы XX в. «прославянской» традиции в освещении славяно-хазарских отношений (П. Иванов, Б.А. Рыбаков, Н.Я. Половой, М.И. Артамонов (с 60-х гг. XX в.), Л.Н. Гумилев).

Г. Эверс доказывал позитивное значение периода «хазарской дани» для социально-экономического развития восточнославянского общества. Его концепция явилась логическим продолжением нейтральной позиции Н.М. Карамзина, утверждавшего, что иго хазар «не угнетало Славян». Исторические взгляды Г. Эверса легли в основу «прохазарской» традиции в оценке славяно-хазарских отношений. Именно это последнее направление доминировало в отечественной историографии вплоть до сер. XX столетия.

Помимо изучения вопросов славяно-хазарских отношений историки сер. XVIII — 1-ой пол. XIX вв. пытались дать общую характеристику этноконфессиональной ситуации на территории каганата. Именно в это время впервые в отечественной историографии выдвигается положение о «федеративном» устройстве Хазарского государства, допускавшем внутреннюю автономию, входящих в него племенных образований, формулируется тезис о веротерпимости хазар, как важной черте их национального характера, способствовавшей беспрепятственному распространению в стране монотеистических религий. Акцент на изучение византийских источников привел некоторых российских историков к абсолютно неверному заключению о господствующих позициях христианства в Хазарии (М.М. Щербатов, Г. Эверс), хотя наравне с этой точкой зрения остается неопровергнутым положение В.Н. Татищева об иудействе хазар, более верно отражавшее реалии этноконфессиональных отношений на территории каганата. В это же время отечественные исследователи обращаются к проблеме хазарского двоевластия, однако недоступность восточных источников не позволила им прийти к существенным выводам по данному вопросу. Тем не менее, существенным шагом вперед было верное определение соотношения властных функций кагана и бека — заместителя.

Успехи отечественной и зарубежной ориенталистики, существенное расширение источниковой базы в XIX в. обусловили развитие хазароведения на следующем этапе (2-ая пол. XIX — нач. XX столетий). Центральное место в работах российских исследователей в этот период по-прежнему занимала проблема славяно-хазарских отношений. Важным фактором, способствовавшим ее изучению, стала разгоревшаяся в этот период дискуссия о Приазовской Руси, особенно обострившаяся в 70-е гг. в связи с публикациями Д.И. Иловайского. Ожесточенные споры привели к формированию широкого спектра мнений, варьировавших от признания вассальной зависимости Киевского государства от хазар на начальном этапе его существования (С. Гедеонов) до полного отрицания реальности вассально-даннических отношений между хазарами и восточнославянскими племенами (Д.И. Иловайский).

Обсуждение проблемы закономерно привело к необходимости проведения археологических работ на территории Волго-Донья и установления этнической принадлежности его обитателей. Опубликованные в нач. XX в. результаты раскопок в междуречье p.p. Дон и Северский Донец показали, что местное население не было славянским, а относилось скорее к хазарскому или аланскому этносу (В.А. Бабенко, Д.И. Багалей, Д.Я. Самоквасов, А.А. Спицын).

Параллельно с дискуссией о существовании Приазовской Руси продолжала развиваться «прохазарская» традиция в изучении славянохазарских отношений, представленная работами В.О. Ключевского, С.Ф. Платонова, М.С. Грушевского и др.

Успехи российского востоковедения и гебраистики подготовили интерес российских исследователей к другим проблемам этноконфессиональных отношений на территории Хазарии. Среди таких проблем особое место заняла иудаизация Хазарского каганата. Отечественные историки 2-ой пол. XIX — нач. XX вв. справедливо отметили узкую социальную базу иудаизма (В.В. Бартольд, П.В. Голубовский), правильно выявили основные источники еврейской миграции в Хазарию — Византию, Крымский п-ов и Переднюю Азию (Д.И. Иловайский, П.В. Голубовский), определили иудаизацию как сложный, длительный, эволюционный процесс, который нельзя ограничивать узкими хронологическими рамками (Ф.О. Вестберг). Д.И. Хвольсон впервые обратил внимание на возможность принятия хазарами иудаизма в ответ на попытки насаждения христианства со стороны Византии. Таким образом, были заложены основы понимания факта официального обращения в иудаизм как особого внешнеполитического акта, призванного обеспечить независимость Хазарского государства. В это же время высказывается предположение о принятии хазарами караизма (Д.И. Иловайский), впоследствии подхваченное Л.Н. Гумилевым.

Не меньший интерес историков вызвала проблема христианизации каганата. На предшествующем этапе успехи христианской религии в Хазарии явно переоценивались. Во 2-ой пол. XIX — нач. XX столетий исследователи более осторожно подошли к изучению данного вопроса: распространение христианства связывалось в основном со славянским населением Хазарского государства (А. Гильфердинг, Д.И. Иловайский), что нельзя признать соответствующим историческим реалиям. Российские византинисты (В.Г. Васильевский, особенно Ю.А. Кулаковский), признававшие успехи этой монотеистической религии и в тюркской среде, ставили христианизацию каганата в зависимость от внешнеполитического курса Византийской империи. Отмечая упадок союзнических отношений между Византией и Хазарией в IX в., они фактически признали ограниченный характер процесса распространения христианства в стране.

Проблема исламизации каганата была затронута в работах В.В. Бартольда, указавшего на значительное влияние мусульманской общины и, в частности, выходцев из Хорезма на экономическую и политическую сферы жизни хазарского общества.

Значительные сдвиги произошли в изучении проблемы хазарского двоевластия. Во 2-ой пол. XIX — нач. XX вв. сформировалось два подхода к определению истоков этого политического института. Представители первого видели в дуализме верховной власти результат конкретно исторической ситуации: мирной или насильственной узурпации власти (П.К. Коковцов, М.С. Грушевский), распределения властных полномочий между представителями племенной элиты доминирующих этносов каганата (В.В. Григорьев). Данный подход стал господствующим в отечественной дореволюционной и советской историографии. Апологеты второго определяли хазарское двоевластие как следствие религиозно-мифологических представлений хазар, видевших в верховных владыках посредников между миром людей и миром сверхъестественных сил (П.В. Голубовский). Крайне важным для дальнейшего изучения проблемы хазарского двоевластия было то, что большинство российских историков стало рассматривать этот политический институт как продукт эволюционного развития этноконфессиональных отношений на территории каганата.

Не менее значимы для дальнейшего изучения истории хазар были попытки дать общую характеристику этноконфессиональной ситуации в стране. В ходе исследований были сформулированы положения о незавершенности процессов формирования единой этнической общности в Хазарии, превращении каганата в арену борьбы монотеистических религий — христианства, ислама и иудаизма. Хазарская веротерпимость стала рассматриваться как вполне определенный политический курс, исповедуемый правительством каганата.

Период со 2-ой пол. XIX по нач. XX вв. является решающим для формирования отечественного хазароведения: расширяется источниковая база, обрабатывается археологический материал, определяются основные проблемы будущей дисциплины. Увеличивается число публикаций, посвященных непосредственно хазарской истории. Последнюю перестают рассматривать как неотъемлемую часть исторического прошлого русского или еврейского народов, кочевых этносов Великой степи или государств Востока. В сер. XVIII — нач. XX столетий российское хазароведение формируется как самостоятельная отрасль научных знаний, постепенно выделяясь из востоковедения, гебраистики и Отечественной истории.

Примечания

1. Татищев В.Н. История Российская. В 7 томах. Т. I... С. 195.

2. Щербатов М.М. Указ. Соч. С. 172—173.

3. Эверс Г. Указ. Соч. С. 169.

4. Там же. С. 170.

5. Там же.

6. Иловайский Д.И. Начало Руси... С. 210.

7. Там же. С. 230.

8. Там же. С. 232—233.

9. Флеров В.С. Погребальные обряды на севере Хазарского каганата (Маяцкий могильник). Волгоград, 1993. С. 70.

10. Голубовский П.В. Указ. Соч. С. 26—68.

11. Там же. С. 61, 64.

12. Грушевский М.С. Киевская Русь... С. 277.

13. Schechter S. An Unknown Khazar Document // The Jewish Quarterly Review. New series. Philadelphia, 1912. Vol. III. № 2. P. 181—219; Коковцов П.К. Новый еврейский документ о хазарах и хазаро-русско-византийских отношениях в X в. // ЖМНП. 1913. Ч. XLVIII. С. 150—172.

14. Известия о хазарах, буртасах, болгарах, мадьярах, славянах и русских. С. 57.

15. Джанашвили М. Известия грузинских летописей и историков о Северном Кавказе и России. Описание Осетии, Дзурдзукии, Дидоэтии, Тушетии, Алании и Джикетии. О царях Хазаретии. Алгузиани // СМОМПК. 1897. Вып. 22. С. 28; История агван. С. 193—206; Кулаковский Ю.А. К истории Готской епархии в Крыму в VII в. // ЖМНП. 1898. Часть CCCXV. № 2 (Февраль). С. 182—183, 184—185.

16. Григорьев В.В. Обзор политической истории Хазаров... С. 58.

17. Иловайский Д.И. Начало Руси... С. 231—232.

18. Голубовский П.В. Указ. Соч. С. 60—61.

19. Дубнов С.М. История евреев в Европе. В 4-х томах. Т. I. Средние века до конца крестовых походов... С. 176—185. См. также: Дубнов С.М. Краткая история евреев... С. 378—381.

20. Грец Генрих. История евреев от древнейших времен до настоящего. С портретами Генриха Греца, Маймонида, Абрабанела, Манасии Бен-Израиль, Иосифа-Соломона Делмедиго, Спинозы и Моисея Менделсона. Т. 5. Одесса, Б.Г.; Т. 6. От времени заключения Талмуда (500) до эпохи расцвета еврейско-испанской культуры (1027). Одесса, Б.Г.

21. Вестберг Ф. К анализу восточных источников о Восточной Европе // ЖМНП. 1908. Новая Серия. № XIV (Март). С. 34—36.

22. Там же. С. 36.

23. Pritsak Omeljan. The Khazar Kingdom's Conversion to Judaism... P. 261—281.

24. Гильфердинг А. О Кирилле и Мефодии // Гильфединг А. Собрание сочинений. Т. 1. СПб., 1868. С. 297—340.

25. Там же. С. 306.

26. Жизнь и труды преподобных отцов. С. 397—398.

27. Гильфердинг А. Указ. Соч. С. 308—312.

28. Иловайский Д.И. Начало Руси... С. 261—262.

29. Ванеев З.Н. Средневековая Алания. Сталинир, 1959. С. 163—171.

30. Магомедов М.Г. Живая связь эпох и культур (Страна Берсилия, Хазарский каганат, царство Джидан). Махачкала, 1990. С. 93—99.

31. Магомедов М.Г. Образование Хазарского каганата: По материалам археологических исследований и письменным данным. М., 1983. С. 59.

32. Житие Иоанна Готского... С. 126—127; Память преподобного отца нашего Иоанна. С. 590—591.

33. Васильевский В.Г. Русско-византийские отрывки. VII. Житие Иоанна Готского // ЖМНП. 1878. Часть CXCV. № 1 (Январь). С. 147; Кулаковский Ю.А. Указ. Соч. С. 181.

34. Кулаковский Ю.А. Указ. Соч. С. 192—193.

35. Бартольд В.В. 12 лекций по истории турецких народов... С. 64; Его же. Хазары... С. 600.

36. Бартольд В.В. 12 лекций по истории турецких народов... С. 65, 66.

37. Известия о хазарах, буртасах, болгарах, мадьярах, славянах и русских. С. 17; Коковцов П.К. Еврейско-хазарская переписка... С. 572, 590.

38. Цитируется по Голден П.Б. Государство и государственность у хазар: власть хазарских каганов // Феномен восточного деспотизма: Структура управления и власти. М., 1993. С. 220; см. также: Известия о хазарах, буртасах, болгарах, мадьярах, славянах и русских. С. 16.

39. Масуди. Указ. Соч. С. 195.

40. Караулов Н.А. Сведения арабских писателей о Кавказе, Армении и Адербайджане. I. Ал-Истахрий... С. 43; Его же. Сведения арабских писателей о Кавказе, Армении и Адербайджане. IX. Ибн-Хаукаль... С. 108—109; Известия о хазарах, буртасах, болгарах, мадьярах, славянах и русских. С. 18.

41. Ковалевский А.П. Указ. Соч. С. 146.

42. Караулов Н.А. Сведения арабских писателей о Кавказе, Армении и Азербайджане. I. Ал-Истахрий... С. 43, 51—52; Его же. Сведения арабских писателей о Кавказе, Армении и Азербайджане. IX. Ибн-Хаукаль... С. 108—109, 115—116.

43. Караулов Н.А. Сведения арабских писателей о Кавказе, Армении и Азербайджане. I. Ал-Истахрий... С. 51—52; Его же. Сведения арабских писателей о Кавказе, Армении и Азербайджане. IX. Ибн-Хаукаль... С. 115—118.

44. Заходер Б.Н. Каспийский свод сведений о Восточной Европе // Мир Гумилева. Вып. 6. Открытие Хазарии. М., 1996. С. 403.

45. Путешествие Ибн-Фадлана. С. 85.

46. Заходер Б.Н. Указ. Соч. С. 404.

47. Масуди. Указ. Соч. С. 195.

48. Коковцов П.К. Новый еврейский документ... С. 167—168.

49. Там же. С. 167.

50. Там же. С. 168.

51. Грушевский М.С. Киевская Русь... С. 277.

52. Дорн Б.А. Указ. Соч. С. 82; Из Тарих-ал-Камиль. С. 29—30.

53. Дорн Б. Указ. Соч. С. 87; Из Тарих-ал-Камиль. С. 31. См. также: Гаркави А.Я. Сказания мусульманских писателей о славянах и русских... С. 74.

54. Дорн Б. Указ. Соч. С. 67—68; Из Тарих-ал-Камиль. С. 26.

55. Артамонов М.И. Указ. Соч. С. 300.

56. Из Тарих-ал-Камиль. С. 34.

57. Артамонов М.И. Указ. Соч. С. 339—340.

58. Поляк А. Восточная Европа IX—X веков в представлении Востока // Славяне и их соседи. Вып. 10. Славяне и кочевой мир. М., 2001. С. 83, 85.

59. Григорьев В.В. О двойственности верховной власти у Хазаров... С. 74.

60. Там же. С. 78.

61. Там же. С. 73.

62. Известия о хазарах, буртасах, болгарах, мадьярах, славянах и русских. С. 55.

63. Голубовский П.В. Указ. Соч. С. 61, 62.

64. Масуди. Указ. Соч. С. 195; Путешествие Ибн-Фадлана. С. 85. См. также: Заходер Б.Н. Указ. Соч. С. 404.

65. Голубовский П.В. Указ. Соч. С. 62.

66. См. Голден П.Б. Государство и государственность у хазар: власть хазарских каганов // Феномен восточного деспотизма: Структура управления и власти. М., 1993. С. 211—233.

67. Флерова В.Е. Образы и сюжеты мифологии Хазарии. М. — Иерусалим, 2001.

68. Самоквасов Д.Я. Могилы Русской земли. М., 1908. С. 234.

69. Багалей Д.И. Русская история. Часть I. Харьков, 1909. С. 66.

70. Спицын А.А. Историко-археологические разыскания. Исконные обитатели Дона — Донца // ЖМНП. 1909. Новая серия. Часть XIX (Январь). С. 67—98.

71. Там же. С. 69—70.

72. Там же. С. 70—71.

73. Там же.

74. Там же. С. 71—72.

75. Константин Багрянородный. Указ. Соч. С. 52.

76. О связях купцов-рахдонитов с правительством Хазарии см.: Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая степь. М., 2001. С. 139, 143—144.

77. Коковцов П.К. Еврейско-хазарская переписка... С. 613.

78. Григорьев В.В. Указ. Соч. С. 74.

79. Из Тарих-ал-Камиль. С. 34; Артамонов М.И. Указ. Соч. С. 336—339.

80. Коковцов П.К. Указ. Соч. С. 614.

81. Там же. С. 615; Ковалевский А.П. Указ. Соч. С. 147.

82. О специфике концепции М.И. Артамонова в отношении памятников Салтово-маяцкой археологической культуры см. ниже С. 123—124.