2. Обособление Чернигово-Северской и Переяславльской земель

Когда в 1069 г. возвращается Изяслав вместе с «ляшскими» ратями Болеслава, киевляне, ожидая жестокой расправы, в чем они, как показывает летопись, ничуть не обманулись, покинутые бежавшим Всеславом, «створиша вече» и послали к Всеволоду и Святославу с просьбой, чтобы либо Изяслав один, без ляхов, вошел в город, либо они сожгут город и выселятся. Эта просьба звучит скорей ультиматумом, угрозой. Характерно, что летопись отмечает переговоры не обоих князей с посланцами киевского веча, а только одного Святослава, что указывает на значение для киевлян переговоров именно с сильнейшим в Приднепровье (после киевского) черниговским князем. Святослав рекомендует, в случае если придет Изяслав с «ляхами», оказать ему сопротивление, а если «с миром», «в мале придетъ дружине», то впустить его в Киев. Посланцы возвращаются в Киев, успокоенные Святославом. Последний передает Изяславу требования киевлян, а от себя добавляет: «Противна бо ти нету; аще ли хощеши гнев имети и погубити град, то веси, яко нама жаль отня стола».⁴⁸ Святослав, рекомендуя Изяславу не вводить в Киев ляхов, прежде всего боялся усиления своего брата, боялся того, что ляхи начнут хозяйничать и либо подберутся и к Чернигову, либо укрепятся и станут оказывать влияние на князя. В заступничестве Святослава некоторую роль играло и действительное опасение, что вдруг в самом деле доведенные до отчаяния киевляне сожгут город? Пропадет богатейший «отень стол», дающий огромные доходы, об овладении которым уже думал Святослав, а мечты Святослава, сочетаясь со стремлением черниговских бояр и купцов к господству над Киевом, могли стать реальной действительностью. Вокняжаться на пепелище Святослав отнюдь не был намерен. В самом посредничестве между восставшими киевлянами и Изяславом Святослав стоит главным образом на позиции защиты своих интересов, но внешность, видимость его посредничества создает ему славу покровителя.

В Киеве укрепляется авторитет черниговского князя. Вернувшись «из ляхы», Изяслав «нача гневатися» на популярного Антония, родом из Любеча, которого «в нощь поя» Святослав и перевез в Чернигов. Поступок Святослава объясняется тем, что Антоний был лишним козырем в руках черниговского князя в игре, ставкой которой был Киев, и поэтому принятый и обласканный Святославом Антоний, устроивший на Болдиных горах монастырь, сразу же предоставил в распоряжение черниговского князя и большинство киевского духовенства.⁴⁹

Состав группировки киевской знати, поддерживавшей черниговских князей в те времена, нам неясен. Она, по-видимому, состояла из киевских бояр, тяготеющих к черниговскому князю по личным соображениям, бояр, вышедших из черниговских земель, где, быть может, остались их села и имущество, того купечества, которое торговало с Востоком и Волгой через Десну — Дон и Десну — Оку, и торговые операции которого зависели от Чернигова, части духовенства, главным образом из русских, временно оказавшегося в лагере оппозиции против киевского князя.

Действительно, как осуществлял свою киевскую политику Святослав, каким путем и среди каких слоев Киева он создавал себе популярность? В 1068 г. восстали различные прослойки населения. Незадолго до киевского восстания под Киевом появился волхв, стремившийся поднять смердов окрестных сел. Предпосылки для их восстания были налицо, и оно только потому не разразилось, что волхва сумели во время изолировать от масс. В 1068 г. в Киев, спасаясь от половцев, бежали смерды местных сел, и они вместе с городскими низами требовали оружия, они же истребляли «отай» по вервям, распущенных по селам ляхов Болеслава, начав первую, известную нам из источников, партизанскую борьбу против захватчиков. Своим заступничеством Святослав сумел завоевать доверие низов. Но дело не только в этом. Кто же собирался выселиться в Греческую землю? Смерды, ремесленники, холопы? Конечно, нет. Такая угроза могла исходить только от тех, кто с Греческой землей был связан, и связан крепко, материально, кто боялся потерять эту связь из-за неумелой политики Изяслава и неудачной его борьбы с отрезающими торговые пути в Византию половцами, а таковыми были купцы — «гречники».

В 1073 г. Всеволод и Святослав изгоняют Изяслава, и злосчастный киевский князь во второй раз бежит в «ляхы».⁵⁰ Рядом политических комбинаций, а то и просто шантажем по отношению к Всеволоду и Новгороду, Святослав заставляет Всеволода присоединиться к себе. Своего брата и новгородцев он запугал мнимым союзом Изяслава с Всеславом, в результате чего Всеволод должен был потерять свое княжение, а новгородцы свою самостоятельность и подчиниться Полоцку. Изяслав не смог удержать за собой Киев, и Святослав со Всеволодом, по-видимому, без боя вступили в город. Как вышло, что Святослав остался княжить в Киеве, а Всеволод ушел из города, сказать трудно. Соловьев предполагает, что Святослав за отказ Всеволода от притязаний на киевское княжение передал ему Чернигов, но подтверждений в летописи на это мы не найдем, и свой вывод Соловьев строит лишь на свидетельстве Татищева.⁵¹ За такое предположение говорит, казалось бы, то, что после смерти Святослава в 1076 г. в Чернигове на восемь дней вокняжается Борис Вячеславич, сын Вячеслава Смоленского. Оттуда его изгоняет Всеволод, который и занимает черниговский стол. Олег Святославич сидит вместе с дядей, но потом бежит из Чернигова в Тмутаракань, где уже находится и его родной брат — Роман и двоюродный — Борис. Если бы Олег до смерти Святослава был князем черниговским, то едва ли без борьбы он уступил бы Чернигов своему дяде и остался бы в том же самом городе просто в качестве какого-то привилегированного приживальщика, ибо чем же иным был Олег, когда даже летопись просто отмечает, что он «бе у Всеволода Чернигове»? Олег на такое «понижение» не согласился бы. Очевидно все же Татищев прав, хотя этот вопрос нуждается в новых материалах, а их, к сожалению, пока нет.

Перейдем к княжению Святослава в Киеве.

Укрепление Святослава в Киеве явилось результатом усиления бояр черниговской ориентации, после того как к ним примкнула и часть духовенства, недовольного разладом Изяслава с Антонием. Киевский Печерский монастырь во главе со своими владыками, курянином Феодосием и любчанином Антонием, стал оппозиционным центром, и поэтому Святослав мог рассчитывать на дружескую поддержку со стороны духовенства. Недаром при своем вокняжении Святослав щедро одаривал монастырь. Во время заложения Феодосием в 1073 г. Печерской церкви Святослав дает церкви 100 гривен золота и поле под пашню, ему лично принадлежащее (а это свидетельствует о том, что уже в 1073 г., только вступив в Киев, Святослав обзаводится земельными владениями), и, наконец, начинает копать ров для церковного фундамента.⁵² Первое время Феодосий выступал против Святослава и принялся было обличать захватническую политику князя, как «не по закону седша на столе том», но под давлением печерского духовенства и бояр и из опасения ссылки, которой угрожал ему Святослав, он прекращает свою оппозиционную деятельность и становится союзником Святослава. Выступление Феодосия против Святослава объясняется не личной неприязнью Феодосия к нему и не враждой к Чернигово-Северскому княжеству, а скорее всего тем, что Феодосий не одобрял тех приемов, при помощи которых Святослав стал киевским князем, нарушив систему старшинства.

Феодосий Печерский и Никон считают, что Святослав «не по закону седша на столе том». Они выступали за принцип старшинства, против княжой «которы» и усобиц, за единство Руси. Феодосий, правда, скоро сдался, пошел на уступки, и начал умолять Святослава вернуть брата. Вскоре Святослав и Феодосий примирились. Не шел на уступки лишь Никон, вынужденный уйти в Тмутаракань.⁵³

Укрепившись и задарив монастырь, Святослав снискал себе и симпатии Феодосия.⁵⁴ Время княжения Святослава — время укрепления Чернигова. Святослав, преследовавший не только свои личные цели, но и защиту интересов черниговского боярства и купечества, стремится к еще большему расширению своих владений, к упрочению своего владычества. Он пытается упрочить свое положение путем заключения дипломатических браков и выдает, по свидетельству Татищева, свою дочь Вышеславу за польского короля Болеслава.⁵⁵ Дальновидная политика черниговского князя дала очень скоро свои положительные для Святослава результаты. Изяслав, уходя из Киева, забирает с собой ценности, благодаря которым он рассчитывал найти поддержку за границей, но все попытки Изяслава вернуть себе Киев кончились полной неудачей. Польские феодалы выманивают и отнимают у князя-беглеца все его средства, а его самого выгоняют за пределы Польши. Апелляция Изяслава к Генриху IV окончилась посылкой со стороны последнего представителей для усовещевания Святослава, но послы Генриха IV преисполнились уважением и благоговением перед блеснувшим пред ними своим богатством князем и ничего для Изяслава не сделали. Обращение к папе Григорию VII вызвало отклик со стороны последнего. Папа Григорий VII ласково принимает сына Изяслава и шлет успокоительное письмо горемычному князю. Другое письмо папа отправил Болеславу Польскому с предложением открыть военные действия против Святослава. Но Болеслав видел в предприимчивом киевском князе могучего союзника и отнюдь не желал с ним ссориться. Дружбу эту польский король особенно поддерживал и, как оказывается, был прав, хотя бы потому, что в начавшейся в 1076 г. войне ляхов с чехами союзные дружины Святослава, предводительствуемые его сыном Олегом и племянником Мономахом, оказали большую помощь Болеславу. Союз со Святославом был более реальным, нежели угрозы папы. Болеслав медлил и ни к какой войне со Святославом не готовился. В этой части своей восточной политики он, как мы видели, не обманулся. Дипломатические маневры Святослава принесли свои плоды, и польский король из вероятного врага превратился в реального союзника (за что; правда, через короткий промежуток времени и был компенсирован), а это при тогдашнем соотношении сил в Восточной Европе было далеко не безделицей. При жизни Святослава польские войска так и не перешли границу владений киевского князя. Случилось это позже, лишь после его смерти.

Ожидая нападения с запада, со стороны изгнанного им Изяслава, которому на помощь вновь могли прийти ляхи Болеслава, Святослав решил бить брата его же оружием — укреплением связей с Польшей, императором Генрихом IV и папой Григорием VII.

Святослав пытается окутать нитями своей дипломатии двор самого императора Генриха IV. Это ему удается достигнуть в какой-то мере путем брака с Одой, сестрой Бурхардта, ближайшего родственника и сотрудника Генриха IV. Подарки германскому посольству, равно как и подарки строющемуся в Регенсбурге (торговые связи с которым растут и крепнут во второй половине XI в.) монастырю скоттов-ирландцев являются также звеньями одной и той же цепи западной политики Святослава, которая для него не только означала укрепление связей с Западом, но прежде всего упрочение его самого на киевском столе.⁵⁶

Свидетельство Татищева проливает свет еще на одну интересную деталь во внешней политике Святослава. Речь идет о византийской политике Святослава, о подготовке похода на болгар и Корсунь, куда должны были двинуться войска Святослава и его сыновей.⁵⁷

Еще в 1070 г., когда на Византию впервые обрушились половцы, последняя просит поддержки у Святослава и Всеволода. В какой-то мере эта помощь была оказана, так как дружественные связи между Византией Михаила VII Дуки и Русью, выразившиеся в поездке митрополита киевского Георгия в 1073 г. в Византию, в приезде греков-зодчих для отстройки Печерского монастыря в 1074 г., заставляют предположить подобную помощь со стороны Киевского государства. И действительно, в 1077 г. русские корабли были в Мраморном море и выступали как союзники греков. Но Святослав, пользуясь слабостью Византии, стремился укрепить свое влияние и на юге. Так, он пытался использовать болгарское восстание 1073 г. и готовил вмешательство в византийские дела. Связанный с Западной Европой, порвавший с греческой церковью, замышлявший поход на Византию Святослав был ей враждебен, и это вынудило Михаила Дуку обратиться к Всеволоду и создать в Переяславле у Всеволода особую митрополию, находившуюся под непосредственным влиянием константинопольского патриарха. Смерть Святослава сорвала его планы по отношению к Византии, а при воцарении в Византии Никифора Вотаниата, преемник Святослава Всеволод распускает дружину, собиравшуюся идти в Болгарию.⁵⁸

Перейдем к делам Святослава на Руси.

При Святославе впервые устанавливается тесная связь между Черниговом и Новгородом. В 1069 г. в Новгороде сидит Глеб Святославич. Вокняжение его не было актом насилия над новгородской верхушкой. Недаром в Новгороде садится именно Глеб. Наученный горьким опытом своего Тмутараканского княжения Глеб мог оказаться именно тем князем, который создал бы в Новгороде такую же группу сторонников черниговских князей, какую создал Святослав в Киеве, тем более, что были для этого и подходящие условия. Первая и основная предпосылка для появления среди новгородской знати сторонников черниговского князя заключалась в стремлении Новгорода установить свою независимость от Киева. Несмотря на то, что завладеть этим богатым и многолюдным торговым и сильным городом пытались князья различных областей древней Руси, конкурентом и соперником Новгорода выступает только Киев. В этом отношении положение Новгорода и Чернигова было чрезвычайно сходным. И тому и другому мощный, богатый, стянувший к себе все нити торговых и стратегических путей Киев был камнем преткновения на дальнейшем пути их развития. Уничтожить его, завладеть им или, на крайний случай, хотя бы не зависеть от него — вот что составляло предмет стремлений новгородского и черниговского боярства, да и купечества. Чернигов в этом отношении импонировал новгородскому боярству, и черниговский князь мог рассчитывать на поддержку известной его части. Кроме того, вторая предпосылка намечавшегося в те времена союза Новгорода с Черниговом лежала в области торговых связей. Черниговские речные и сухопутные торговые пути, особенно, конечно, первые, были известной отдушиной для новгородской торговли. Через Сеймско-Донецко-Донскую систему новгородский товар шел на восток, в Тмутаракань и на Кавказ. Не надо забывать того, что при Святославе громадная часть той территории, которая в дальнейшем стала носить название «низа» — Муром, Рязань и даже гораздо севернее, т. е. те районы, которые позже вошли в состав Ростово-Суздальской земли, — в те времена принадлежала Чернигову, и пройти на среднюю и нижнюю Волгу, минуя черниговских князей, было невозможно. Таким образом, создавалась зависимость новгородской торговли от Чернигова. Нужно учесть еще и то, что Чернигов был слабее Киева и хотя бы поэтому не так опасен Новгороду, как Киев, а выгоды союза с ним ясно сознавались. Все это приводит к тому, что Глеб садится в Новгороде еще до того, как Святослав становится киевским князем. Превращение бывшего черниговского князя в киевского не особенно улыбалось Новгороду, но за четыре года Глеб сумел завоевать себе авторитет среди новгородцев. Прежде всего, в 1069 г. Глеб Святославич с новгородцами отбивает Всеслава Полоцкого, пытавшегося с вожаками взять Новгород и подчинить его Полоцку.⁵⁹

К княжению Глеба относится и восстание под руководством волхвов. Летопись приурочивает его к 1071 г., но эта дата, как и дата всех восстаний волхвов того времени, вызывает сомнение. Восстание, несомненно, имело место ранее, в первое княжение Глеба.

Когда волхв поднял восстание, на одной стороне оказались князь, дружина, духовенство, а на другом — волхв и основная масса новгородцев — «мало не весь град», так как «людье вси идоша за волхва».⁶⁰

Решительность самого Глеба, убившего волхва, энергия его при подавлении восстания вполне понятны — закачались самые устои феодального владычества, и, вместе с церковью, грозило пасть то здание, оберегать которое призван был Глеб. Разгром восстания городских низов, предводительствуемых волхвом, не смог не создать известного авторитета Глебу среди новгородской верхушки. С этого момента укрепляются добрососедские отношения между князем и дружиной, с одной стороны, и новгородским боярством и духовенством — с другой. Захватив в орбиту своего влияния Новгород, Чернигов этим самым соединил два крайних конца торговых путей, связывающих северо-запад с юго-востоком. При этом не следует забывать, что во времена Святослава, еще в бытность его черниговским князем, одно время и восточные выходы на Волгу из Новгорода вплоть до Белозерья принадлежали Чернигову, и это обстоятельство заставляло новгородцев особенно охотно принять, а, быть может, даже и позвать сына черниговского князя. Новгород не мог просуществовать без связей с другими феодальными образованиями Восточной Европы, и выбор им князей в значительной мере обусловливался не только социальными симпатиями той или иной прослойки новгородского общества, относящейся исключительно к верхам, знати, но и торговыми интересами и военно-стратегическими планами различных групп боярства и купечества. В определенные моменты брала верх партия новгородских бояр и купцов, тяготеющих к Смоленску, — и на княжеском столе в Новгороде усаживались смоленские Мстиславичи, в другие — брали верх интересы торговли с «низом», с Ростово-Суздальским краем, с Волгой — и на первый план выступали суздальские князья. Часто Новгород пытался пробиться на восток и юг, минуя Киев и Ростов, и тогда в Новгороде княжили черниговские Ольговичи. Упрочилось подобное явление в конце XII—XIII вв., но начало этой системы заложено еще в очень отдаленные времена, и Глеб, безусловно, является первым князем, оформившим взаимное тяготение Новгорода и Чернигова. Одновременно с этим необходимо отметить, что каждая из линий, особенно суздальские и черниговские князья, имели и определенную социальную опору среди господствующих группировок Новгорода. Если суздальские князья опираются главным образом на крупных бояр-землевладельцев и ростовщиков, то черниговские Ольговичи связаны со средним боярством, вернее — известной его частью, с купечеством, и не чужды демагогической политики заигрыванья с массами городского «черного люда» и смердов, политики «опоры» на вече. Короче, черниговские князья еще со времен Глеба основывали свое правление в Новгороде на том же и опирались на те же силы, что и в своей «отчине», в Чернигово-Северской земле. Мы имеем в виду ту связь между князем и местным боярством, сосредоточивающим в своих руках земельные богатства, ценности и т. д. в соединении с реальной властью и хозяйничаньем на вече, которая является характерной чертой феодальной системы государственных образований Северской земли.

Традиционная политика черниговской княжеской линии, «племени Святослава», особенно ярко представленная, как это мы покажем в дальнейшем, Ольговичами, была очень сложной. Одновременно со стремлением опереться на местную знать, на туземные феодальные и торговые элементы, на местную феодальную дружину («тысячу», «полк») черниговские князья подчеркивали свое внешнее уважение к вечу. Это уважение подсказывалось правильным пониманием силы и значения веча как в собственно Северских землях, так и в других областях, где они пытались укрепиться (это было именно там, где вече было сильно). Они умело использовали вече для своих целей и не брезговали в случае необходимости прибегать к демагогической апелляции к «вечу», к «земле», чем искусно прикрывались истинные, подлинные корыстные стремления как самого черниговского князя, так и его ближайших бояр.

Начало такой политики по отношению к Новгороду лежит, таким образом, в княжении Глеба в Новгороде.

Новгород союзом с Черниговом преследовал некоторые другие цели, а именно — освобождение от киевской опеки и обеспечение независимости Новгорода и от Чернигова. Два крупнейших соперника и конкурента Киева в союзе между собой видели гарантию от усиления Киева за счет ликвидации самостоятельности обоих.

Глеб в Новгороде завоевывает авторитет и удачными войнами. В 1069 г. он отбивает полоцкого Всеслава с водью, в 1076 г., вместе с подоспевшим на помощь Владимиром Всеволодовичем Мономахом, снова громит подступившего к Новгороду Всеслава.

Вопрос о конце княжения Глеба представляется спорным. Оба исследователя истории Северской земли ограничились лишь передачей одного туманного свидетельства «Повести временных лет» о его смерти.⁶¹ В то же время Соловьев, использовавший некоторые летописи, опубликованные в «Древней Вивлиофике» и хранившиеся в Румянцевском музее, в частности Новгородскую летопись по Комиссионному списку, считает возможным принять версию об изгнании и убийстве Глеба. Обойти молчанием мнение Соловьева все же нельзя. Остановимся на этом вопросе. «Повесть временных лет» указывает на смерть Глеба под 1078 г.

«В се же лето убьен бысть Глеб, сын Святославль, в Заволочии».⁶² Соловьев же цитирует указанную летопись, где говорится об изгнании и убиении Глеба — «и посади Святослав (1) своего Глеба. И выгнаша (2) и бежа за Волок, и у... (3) и Чудь» (пропущенные слова: (1) — «сына», (2) — «из города» и (3) — «убиша»).⁶³ Прежде всего необходимо заметить, что во вполне достоверной «Повести временных лет» мы не находим указаний на изгнание Глеба новгородцами; между тем летописец интересуется Глебом, дает описание его личных качеств и внешности, упоминает, что его тело было привезено из Заволочья в Чернигов и погребено в Спасском соборе, там, где лежали останки черниговских князей Мстислава и отца Глеба — Святослава. Момент изгнания Глеба из Новгорода не мог быть пропущен составителем летописи. Сам текст летописи, использованной Соловьевым, вызывает сомнение хотя бы тем, что воедино как-то сливается и посаженне Глеба Святославича в Новгороде, и его изгнание, и смерть. Затем, если бы новгородцы только терпели Глеба, то они не преминули бы воспользоваться смертью Святослава для того, чтобы изгнать его немедленно же. После смерти Святослава дела его сыновей были далеко не блестящи, и думать, что Глеб мог и после 1076 г. сидеть в Новгороде, не имея связей с местной знатью, не приходится. Между тем еще в течение двух лет Глеб остается княжить в Новгороде. По-видимому, дружеские взаимоотношения с боярско-купеческой верхушкой, успешные походы, подавление внутреннего врага (восстание волхва), заигрыванье с вечем, союз с новгородским духовенством — все это были те стороны в политике Глеба, которые, создав ему авторитет в определенных кругах, способствовали сохранению за ним княжеского стола еще и в то время, когда за спиной Глеба не было ни мощного Чернигова, ни временно попавшего в руки черниговского князя Киева, что, между прочим, не особенно улыбалось Новгороду, так как означало вновь усиление зависимости от Киева. Изгнать князя Новгород мог только тогда, когда в нем самом либо произошла бы серьезная перегруппировка среди правящих кругов, либо восстание «менших». Но ни того, ни другого, судя по летописи, в Новгороде в то время мы не замечаем. Кроме всего изложенного, странной кажется, если верить сообщению об изгнании Глеба, сама его гибель в земле заволочской чуди. В самом деле, одно дело — пытаться поднять против Новгорода тут же рядом, по соседству с Новгородом жившую водь, как это сделал Всеслав, другое — поднять на новгородцев заволочскую чудь. Если же мы согласимся с версией об изгнании Глеба, то должны будем принять и то, что в Чудь Глеб скрылся, очевидно, для того, чтобы набраться сил, собрать рать и попытаться вернуть утерянное. Но кто же мог рассчитывать на теплую встречу среди разоряемой и ограбляемой чуди, хорошо знающей, что такое новгородские князья, бояре, купцы и прочие любители легкой наживы, той чуди, среди которой было сильно волхвование и где, естественно, Глеб пользовался определённой славой? Бежать туда означало идти чуть не на верную гибель, и уже если Глеб попытался действительно вернуться в Новгород, то, очевидно, он не стал бы забираться в далекую, вовсе не гостеприимную землю заволоцкой чуди, а ушел бы куда-нибудь поближе или попытался бы пробраться к братьям в Тмутаракань, откуда его хотя и не раз выгоняли, но где уже прочно сидели его братья и союзники. Его политика в Новгороде заставляет предполагать, что неудачи в Тмутаракани научили его дипломатии, и вряд ли он, учтя урок прошлых лет, не сумел создать себе опору в Новгородской земле. Если бы он был убит в Заволочье новгородцами, то вряд ли его похоронили бы в Чернигове. То, что его тело очутилось в Спасском соборе, свидетельствует о том, что в земле чуди нашлись лица, доставившие его черниговским дружинникам. Кем они могли быть? Теми же самыми новгородскими боярами и купечеством. Скорей всего в землю заволочской чуди завлекла Глеба обычная феодальная экспансия, и совершал поход он не за свой страх и риск, а во главе предприимчивых новгородских бояр и купцов. Поэтому, естественно, когда он был убит сопротивляющейся чудью, его тело с почетом было доставлено в Чернигов. Убитый князь-изгнанник никогда бы не дождался таких почестей от новгородцев, а черниговцы ехать за трупом в землю заволочской чуди, конечно, не могли и не думали, так как кратковременное владычество Святослава в соседнем Белозерье не создало в нем базы для постоянного пребывания там черниговского боярства.

Итак, князь Глеб погиб, убитый чудью в одном из обычных для Новгорода колониальных походов в новгородское «Эльдорадо» — Заволочье. Непонятно утверждение Голубовского, что «Глеб Святославич был убит у еми, финского народа, жившего по берегам Финского залива и Невы».⁶⁴ У автора приведенных строк для данного утверждения нет никаких оснований, кроме явного домысла Татищева.

Мы подробно остановились на вопросе об обстановке гибели Глеба именно для того, чтобы показать, что Глеб был тесно связан с местной новгородской верхушкой и не держался только силой Чернигова, а имел и собственных сторонников из числа боярства и купечества. Глеб не был изгнан, а погиб в одном из обычных походов новгородских бояр в погоне за данью. Поэтому в лице Глеба мы видим не просто ставленника Чернигова, постольку прочно сидевшего в Новгороде, поскольку силен был черниговский князь, но и сторонника определенной группировки боярства и купцов, ориентирующихся в своих торговых операциях и в борьбе за самостоятельность на Чернигов.

Вернемся к Святославу. Важным эпизодом его княжения является подавление им крупнейшего восстания смердов под руководством волхвов, и в этом отношении отец и сын отличались достаточной энергией, хотя Святослав действовал и не сам, а руками своего даньщика Яна Вышатича. Летопись приурочивает восстание волхвов к 1071 г. Началось оно в голодный год. «Бывши бо единою скудости в Ростовьстей области, въстаста два волъхва от Ярославля, глаголюща «яко ве свеве, кто обилье держить»; и поидоста по Волзе, кде приидуча в погост, ту же нарекаста лучьшие жены глаголюща, яко си жито держить, а си мед, а си рыбы, а си скору. И привожаху к нима сестры своя, матере и жены своя; она же в мечте прорезавша за плечемь, вынимаста любо жито, любо рыбу, и убивашета многы жены, и именье их отъимашата собе. И придоста на Белоозеро, и бе у нею людий инех 300».⁶⁵ Кто были эти «люди 300»? Несомненно те, кто больше всего страдал от голода, кто вместе с волхвами убивал «лучших жен» и «имения» их брал себе, т. е. смерды. Голод в то время был не только результатом неурожая. Голод особенно тяжело обрушивался на смерда именно потому, что, несмотря на неурожай, дани, виры, оброки и т. д. собирались регулярно, отнимая часто у смерда не только прибавочный, но и необходимый продукт. Голод обогащал купца, торговавшего хлебом, феодала, ростовщическими сделками закабалявшего разоренного смерда, превращавшегося в закупа, и подрывал хозяйство смерда. Понятно поэтому, что голод приближал и ускорял восстание. Смерды обрушивались прежде всего на местную феодализирующуюся верхушку, присваивающую общинные запасы. Такой была «старая чадь» в восстании 1024 г. все в той же Ростово-Суздальской земле, такой же следует считать и «лучших жен», «большух гобиньных домов» («Изборник» Святослава), пострадавших в восстании 1071 г. Несколько странная на первый взгляд форма движения, когда волхвы почему-то расправляются именно с женщинами, упоминание об извлекаемых из ран рыбах и жите напоминают вымысел, но на самом деле находят себе подтверждение в некоторых культовых обрядах народов Поволжья, потомков древних обитателей Ростово-Суздальской и окружающих ее на юго-востоке земель, и позже бытующих среди них.⁶⁶ Понятна и религиозная форма движения. Экспроприация и закабаление смерда, превращение общинника в зависимого, столь интенсивно идущие именно в XI в., совпадали и во времени и в пространстве с распространяемым огнем и мечом христианством. Феодалы обрушивались на общинника, разоряли его, превращали общину в подвластную феодалу организацию сельского населения или, обирая смерда и громя разлагающуюся уже естественным путем общину, превращали его в кабального человека. Одновременно христианство, на острие меча феодала проникавшее повсеместно, разбивало старых общинных богов, уничтожало культовые места, места сборов и сходов, громило общинный культ, кончало с зарождавшимся и чем дальше на север, тем все более сильным жречеством, разбивало идеологию первобытнообщинного строя. Борьба за нее, борьба с христианством и стала формой движения смердов. Разбитый феодалом в неравной борьбе смерд стремился оказать отпор феодализму, организуясь вокруг старых общинных начал, быта, обычаев, устоев, верований и богов, и в таком случае, когда бессильно было оружие феодала дружинника, последнему на помощь приходило христианство, стремившееся и тут добраться до смерда и заставить его окончательно сдаться на милость обоих феодалов, и духовного, и светского. Борясь с язычеством и вербуя кадры первых священников местного происхождения из тех же язычников в прошлом, церковь во времена «империи Рюриковичей» сама должна была идти на некоторые уступки старой религии доклассового общества, способствуя развитию религиозного синкретизма, освящая старые народные праздники (Масленица, Коляда, Купала и т. д.) и богов (Волос — Власий). Но идя на отдельные уступки, церковь оставалась непримиримым врагом языческой религии общинников и, сама превращаясь в крупнейшего собственника-землевладельца и в хозяина множества холопов, изгоев, смердов, она становилась правой рукой феодала в процессе экспроприации им смерда. Да иначе и не могло быть, так как православная церковь и призвана была на Русь и превратилась из второстепенной в главнейшую — именно для этой цели. Неудавшийся эксперимент Владимира Святославича с установлением феодальной «небесной иерархии» при сохранении старой языческой религии заставил князя, после некоторых колебаний, прочно и твердо стать на путь христианизации, так как она вполне соответствовала требованиям киевских феодалов, предъявляемым ими к той религии, которая должна была помочь им в укреплении их владычества. Христианство означало и начало конца для волхвов. Их должен был заменить служитель христианской церкви. Волхв был связан с родом и родовой аристократией. Он продолжал играть существенную роль и позднее. Авторитет волхва был достаточно велик еще и в тот период, когда родовые связи уступили свое место территориальным, а эти последние послужили базой для образования поземельной сельской общины. Новая феодальная верхушка росла и крепла как враг волхвов. Отсюда общий враг у смерда и волхва — феодализм и христианство, отсюда их союз, создавшийся еще тогда, когда волхв был главным служителем языческой религии, исполняющим все культовые обряды, выступающим посредником между добрыми и злыми божествами и общинниками, преисполненными страха перед чем-то неведомым и всесильным, что ежеминутно может вторгнуться в их жизнь и от кого зависит их благополучие и удача в земледелии, скотоводстве, промыслах. Авторитет волхва, носителя старой религии времен свободного состояния общинника, приводит к тому, что во главе восстаний смердов становятся волхвы. Так было в 1024 г. в Суздале, так было в Новгороде во времена Глеба. Волхв пытался поднять восстание и под Киевом в эти же годы, но феодалы во́время приняли меры, и киевский волхв «в едину бо нощь бысть без вести».⁶⁷ Волхв поднимал восстание смердов в той же Ростовской земле и в 1091 г., но и тут феодалы, уже наученные горьким опытом, быстро расправились с движением, и волхв «вскоре погыбе». Позднее, в XII—XIII вв., когда феодалы расправились с оставшимися еще непокоренными в центральной полосе Восточной Европы племенами (голядь, вятичи), когда феодальные города и вотчины широко раскинулись по всей громадной территории русских княжеств, когда свободный общинник стал уходить в область преданий, когда одновременно с этим громадные успехи сделала и христианская церковь, — тогда уже изменились и самые формы восстаний смердов. Потеряла свое значение старая родовая религия, исчезли волхвы; князья, бояре, духовенство быстро кончали с рецидивами волхвования, и мы видим, что подобные восстания смердов, руководимых волхвами, происходят среди племен севера, где сильнее было жречество и где только начиналась феодальная экспансия новгородского боярства и колонизация, а вместе с ними и христианство. В 1229 г. из новгородских колоний привозят в Новгород четырех волхвов и сжигают их на костре. Это была последняя вспышка восстания смердов под руководством волхвов.

Движения смердов, руководимых волхвами, сложны.

Различны цели восстающих смердов и волхвов. Для волхва — это борьба за реставрацию старого быта, за сохранение язычества, а с ним вместе и того положения, которое он занимал в обществе, положения, безнадежно им утраченного, борьба с конкурентом и соперником — священником, занимающим его место.

Волхв — сколок отживающего мира, сторонник отмирающих, старых порядков. Он зовет назад, его цели реакционны.

Смерды прислушиваются к голосу волхва. Авторитет волхва еще не пал. Как и позднее, религиозные моменты играют большую роль в борьбе сельского люда с феодалами. Когда волхв призывает смерда выступать против христианства, борьба с христианской церковью перерастает в выступление против князя, бояр и наоборот. Тесный союз господствующего класса с господствующей религией создает подобную специфику первых восстаний смердов. Для смердов восстание против «старой чади», князя, даньщиков есть не что иное, как борьба с укрепляющимся феодализмом, которая, правда, часто проходит под флагом выступления против христианства.

Волхвы для князя являются смердами. Волхв для феодала тот же смерд, такой же «подданный», платящий дань, обязанный и другими повинностями, как и всякий другой смерд. Когда волхвы, возглавившие рать смердов-повстанцев в 300 человек, пришли на Белозерье, туда же явился и собиравший в то время дань даньщик князя Святослава черниговского Ян Вышатич.⁶⁸ От жителей Белозерска Ян узнал о том, «яко два кудесника избила уже многи жены по Вользе и по Шексне, и пришла еста семо». Ян прежде всего справился, чьи они смерды и, узнав, что князя его — Святослава, на этом основании немедленно потребовал у населения их выдачи. Волхвы были смердами, и поэтому, естественно, Ян, думая поступить с ними как с повстанцами, требовал на основании феодального права их выдачи. Население «града», очевидно, сочувственно относилось к восставшим, так как они сами в массе своей тоже мало чем отличались в глазах Яна от смердов. Они тоже были, посколько речь идет не о верхушке, а о городских низах, «горожанах» в широком смысле этого слова, «под данью», подданными. За это говорит следующий факт. Когда Ян узнал, что волхвы — смерды его князя Святослава, он решил расправиться с ними поскорей и так же, как справлялись с восставшими сами князья, — решительно и жестоко. Ян в горячке, по рассказу летописца, решил сперва сам идти в лес, где укрылась рать смердов, но дружинники его были благоразумнее и рекомендовали Яну не идти одному без оружия. Ян послушался, и через некоторое время он уже шествовал по лесу в сопровождении 12 дружинников — «отроков» и священника, захваченного на случай богословского спора с волхвами и для обращения «отпавших» смердов в христианство. Через некоторое время перед ним предстала «исполчившеся» рать повстанцев, от которых вскоре отделяются трое смердов для переговоров с идущим навстречу им Яном. Смерды предупреждают Яна: «Вида идеши на смерть, не ходи». Когда Ян попытался расправиться с посланцами, то один из смердов не выдержал и замахнулся на Яна топором. Тот успел увернуться и, ударив обухом смерда, приказал своим отрокам «сечи я». С одной стороны выступила кучка испытанных воинов-профессионалов, дружинников, с первоклассным оружием, с другой — более многочисленная по количеству, но пестрая, плохо вооруженная, непривычная к битвам толпа смердов. Миниатюры Кенигсбергского списка летописи дают нам представление, с одной стороны, о феодалах Яне и его дружинниках, в долгополых кафтанах, с мечами, а с другой — о рати смердов с типичным оружием восставших крестьян — топором.⁶⁹ Смерды отступают вглубь леса, в чащу, захватив и убив попина Янева. Ян не решается углубиться за ними в дебри, поворачивает обратно и входит в город. Белозерцы, правда, рассказали Яну о волхвах, о том, что они делали, где были и куда пошли, но помогать ему подавлять восстание они отнюдь не собирались. Белозерцы не присоединились к восставшим, но и не думали хоть чем-нибудь помочь попавшему в затруднительное положение Яну, который оказался не в состоянии один справиться с движением. Очевидно, восставшие имели сторонников в городе и среди масс городского люда, среди «белозерцев» они пользовались симпатией и сочувствием. Нет надобности подробно останавливаться на причинах этого явления, и достаточно будет лишь упомянуть о том, что городской «черный люд», особенно здесь, на окраине Руси, мало чем отличался в глазах феодала от смерда. Ян знал о связях горожан со смердами и волхвами, но ему было также известно, что без поддержки белозерцев справиться с восставшими он не сможет. И Ян находит способ для того, чтобы заставить жителей Белозерья ему помочь. Он заявляет горожанам, что «еще не имете волхву сею, не иду от вас и за лето». Ян знал, чем можно вынудить горожан оказать эту далеко не приятную им услугу. Перспектива содержать в течение длительного времени даньщика князя вместе с его дружинниками — «отроками» не улыбалась Белозерью. Горожане вынуждены были согласиться и «шедше яша я, проведоша я к Яневи».⁷⁰ Расправа Яна с волхвами была жестокой. Богословский спор кончился не в пользу Яна. Волхвы требовали, чтобы Ян отправил их на суд Святослава, так как он, по их мнению, не имел никакого права что-либо с ними сделать. «Без княжа слова» нельзя было «мучить смерда». Это прекрасно знали волхвы, но с этим отнюдь не пожелал считаться Ян. Право феодала — право сильного, и хитрым маневром Ян стал сильней восставших смердов и их предводителей — волхвов. Несмотря на побои и увечья, волхвы не только не отказывались от своих убеждений, но и неоднократно требовали, чтобы Ян передал их на суд самого Святослава. Тогда, видя их мужество, Ян решил еще более тяжкими мучениями заставить их смириться. Ян буквально взнуздал волхвов, впряг их в свою ладью и заставил их, раздирая себе «рублями» «уста», Тащить ее. У устья Шексны он остановил ладью и спросил волхвов, что им теперь говорят их боги? «Сице нам боги молвят, не быти нама живым от тобе» — ответили измученные волхвы. Ян призывает «повозников», спрашивая, не убит ли кто из их родственников волхвами, а когда выяснилось, что во время восстания у кого погибла мать, у кого сестра и т. д. (это свидетельствует о том, что сами «повозники» были из числа «лучших», так как волхвы истребляли «лучших жен», да и в местности, где население было настроено далеко не в пользу Яна, последний окружал себя «лучшими», «старой чадью»), — отдает волхвов, во исполнение кровной мести, на расправу «повозникам». Последние убивают волхвов, а трупы вешают на дуб. И, наконец, последним пережитком старой языческой религии является следующее упоминание летописи: «В другую нощь медведь възлез, угрыз ею, и снесть...». В этом рассказе о медведе нельзя не усмотреть легенды, связанной с распространеннейшим тотемом Восточной Европы — медведем: медведь кончает с волхвами; хоть мертвые, волхвы все же возвращаются к древнему тотему.

Об этом факте уже только слышал Ян Вышатич, сообщивший Никону о восстании волхвов. Шахматов совершенно прав, указывая в своих «Разысканиях о древнейших русских летописных сводах», что в летописи известия о волхвах попали, будучи внесены туда Никоном со слов очевидцев и участников. Таким был и Ян Вышатич, к которому уже, очевидно, дошла вслед весть о том, что трупы волхвов съедены медведем, так как сам он еще до этого, убедившись в смерти волхвов, «идущю домовь». Так было покончено с крупнейшим восстанием смердов, покончено руками черниговских феодалов. Жестокость расправы обусловлена не личным характером Яна Вышатича, не общим низким культурным уровнем и грубыми нравами вообще, как часто ранее подобные вещи склонны были объяснять, а ненавистью и страхом феодала перед восстанием низов. Преимущество в вооружении и организации обеспечило победу Яна Вышатича.

Как мы видели, легенда о «демократичности» черниговских князей остается мифом, созданным лишь усилием творческой мысли П. Голубовского и Д. Багалея. Действительно, черниговские князья были склонны к демагогической политике заигрыванья с общественными низами, но только лишь в том случае, когда со стороны последних не грозила непосредственная опасность ни их владычеству, ни господству феодальной верхушки вообще и когда, наоборот, известные уступки низам и апелляция к их поддержке могли способствовать укреплению их могущества и усилению политической роли на арене межкняжеской борьбы. Тогда же, когда дело заходило далеко и выливалось в подлинную борьбу городского «черного люда» и смердов, черниговские князья оказывались не только верными поборниками феодальных прав, но и активными карателями восставших. Далеко ли, близко ли от стольного города Чернигова происходило восстание — безразлично. Так было во времена Глеба в Новгороде и во времена Яна Вышатича на далекой окраине в Белозерье, Ростове, в земле мери, мордвы и веси.

Для завершения характеристики времени княжения Святослава остановимся еще на одном вопросе. Святослав выступает как ревностный христианин, опора духовенства, строитель монастырей и церквей, облагодетельствовавший не только свои православные, но и иноверные монастыри. В 1068 г. Антоний Печерский обосновался в Чернигове. Здесь он строит церковь и монастырь. Святослав же даровал монастырю вотчину. Наряду с Троицким и Богородицкий (Елецкий) монастырь также обязан своим возникновением Святославу. Им же был основан монастырь в Любече.⁷¹ Симпатии Святослава к церкви объясняются тем, что князь правильно оценил роль христианской церкви как своего союзника. Так было в его земле, в Чернигово-Северском крае, так же было и в Киеве, где Святослав сумел все же расположить к себе братию Печерского монастыря и даже самого Феодосия. Святослав опирался на христианскую церковь при экспроприации и подчинении смердов и при подавлении их восстания. Примеры последнего мы уже приводили, говоря о Глебе и Яне Вышатиче. В Муромской земле в то время мы также наблюдаем внедрение христианства насильственным путем. П. Голубовский по этому поводу замечает: «В предании о каком-то неизвестном князе Константине, причисленном к лику святых, сохранилась память о сильной борьбе, которую пришлось выдержать утвердителям христианства и подчинения Чернигову. Муромцы несколько раз изгоняли от себя провозвестников новой религии и запирались в своем городе, который приходилось брать штурмом», и, далее, отмечая наличие в 1096 г. в Муроме Спасского монастыря и посадников черниговского князя, он приурочивает укрепление в Муроме христианства вооруженным путем ко времени Святослава, причем считает возможным утверждать, несмотря на противоречивые указания «Изборника» Святослава 1073 г., что конкретным «крестителем» Мурома был молодой Ярослав Святославич.⁷² Святослав, опиравшийся на церковь как на своего союзника, был, вполне естественно, связан с церковной наукой. В 1073 г. дьякон Иоанн переводит с греческого языка на русский книгу Василия, составленную из статей по различным отраслям знаний, так называемый «Изборник».⁷³

Перейдем к Переяславльскому княжеству во времена Всеволода Ярославича. С самого момента выделения в самостоятельное княжество Переяславль превратился в оплот Руси в ее борьбе с половцами. В 1055 г. вместо разбитых Всеволодом в том же году малочисленных и слабых торков в степях появляются половцы хана Болуша, вступившие на территорию Переяславльской Украины. Всеволод заключил мир с Болушем, и этот своеобразный разведывательный отряд половцев повернул обратно в степи.⁷⁴ В это время в степях шла борьба между торками и пришельцами — половцами. Многочисленные и сильные половцы теснили торков к окраинам русской земли. Ответом на это передвижение торков был поход на них Всеволода, Святослава, Изяслава и Всеслава, датируемый летописью 1060 годом. Торки были разгромлены, часть их перешла за Дунай, часть осталась в степях и подчинилась половцам, многие же перешли русские рубежи и поселились на территории Руси, главным образом в Переяславльском княжестве. Разгром торков открыл половцам дорогу на Русь, и в 1061 г. они совершают набег на Переяславльскую землю. Всеволод был разбит.⁷⁵ После занятия киевского стола Святославом, когда, по-видимому, Чернигов перешел к Всеволоду, Переяславль также остался за Всеволодом, ибо, например, в 1076 г. Владимир Мономах ходил в Переяславль для устройства каких-то дел.⁷⁶

27 декабря 1076 г. Святослав Ярославич умер и был погребен в Спасском соборе в Чернигове. На некоторое время в Киеве вокняжается Всеволод, а затем вернувшийся на Русь Изяслав.⁷⁷

Примечания

1. Маркс К. Secret diplomatic history of the eighteenth century. 1899. С. 77.

2. Замечания товарищей И. Сталина, С. Кирова и А. Жданова на конспект учебника по истории СССР. «О преподавании истории в школе». ОГИЗ, Учпедгиз, 1936. С. 5.

3. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 157, 170—171; Голубовский П.В. История Северской земли до половины XIV столетия. С. 62—64, Багалей Д.И. История Северской земли до половины XIV столетия. С. 161—162; Соловьев С. История России с древнейших времен. Т. II. С. 287—289; Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. II, прим. 50; Грушевский М.С. Історія України-Руси. Т. II. С. 235, 236, 252, 254; Ляскоронский В. История Переяславльской земли с древнейших времен до половины XIII столетия. С. 291; Андрияшев А. Нарис історії колонізації Переяславської землі до початку XVI віку // Записки історично-філологичного відділу. Всеукр. Ак. Наук. 1931. Кн. XXVI; Его же. Нарис історії колонізації Сіверської землі до початку XVI віку // Записки історично-філологичного відділу. Всеукр. Ак. Наук. 1928 Кн. XX.

4. Андрияшев А. Нарис історії колонізації Переяславської землі до початку XVI віку // Записки історічно-філологичного відділу. Всеукр. Ак. Наук. 1931. Кн. XXVI. С. 2—5; Его же. Нарис історії колонізації Сіверської землі до початку XVI віку // Записки історично-філологичного відділу. Всеукр. Ак. Наук. 1928. Кн. XX. С. 96—97, 98—99. См. также ст. Завитневича в Трудах VII Археол. съезда и В. Новицкого Давне Лукомор"я в: Записки історично-філологичного відділу. Всеукр. Ак. Наук. 1929. Кн. XXIV.

5. Грушевский М.С. Історія України-Руси. Т. II. С. 313; Середонин. Историческая география. С. 175; Пархоменко В.А. Нові історічни проблеми Киівської Руси // Журнал «Україна». 1928. Кн. 6. С. 3—5; Рыбаков Б.А. Радзімічы. С. 120, 139.

6. Об этом говорил в «Поучении детям» Мономах, когда указывал на свой поход по приказанию отца «сквозь вятичи», что было в то время проявлением большой храбрости. В то же самое время Мономах отмечал, что «сам (т. е. отец, Всеволод) иде Курску». Идти к Курску, как к своему городу, без похода и войны, Всеволод мог только в том случае, если Курск превратился в город Переяславльского княжества. См. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 238.

7. Голубовский П.В. История Северской земли до половины XIV столетия. С. 62—64.

8. «Сечью» называет Тмутаракань Грушевский в своей «Історії України-Руси». Т. II. С. 273.

Той же точки зрения держится и Барсов в «Географии начальной летописи», с. 53, но наиболее ярко она представлена в работах И.П. Козловского — «Тмутаракань и Таматарха-Матарха-Тамань» (Известия Таврического о-ва истории, археологии и этнографии. Т. II. С. 64) и Андрияшева — «Нарис історії колонізації Сіверської землі до початку XVI віку» (Записки історично-фіолологичного відділу. Всеукр. Ак. Наук. 1928. Кн. XX. С. 96—97).

Против такой трактовки Тмутаракани, как «сечи», выступил совершенно правильно А.И. Полканов в работе «К вопросу о конце Тмутараканского княжества» (Известия Таврического о-ва истории, археологии и этнографии. 1929. Т. III. С. 44—46).

9. Не можем согласиться с толкованием В.А. Пархоменко вопроса о перенесении Мстиславом политического центра из Тмутаракани в Чернигов. Положения его сводятся к следующему: поход Святослава на Хазарию и Кавказ есть не стремление основать колонию, а попытка восстановить «скифское наследство». Но о каком наследстве скифов может идти речь по отношению к феодализирующемуся обществу? Это наследство до Святослава пытались восстановить и сарматы, и готы, и авары, и болгары, и хазары, а гунны даже настолько блестяще справились с задачей такого «восстановления», что расширили границу владения Скилура и Полака. Что же тут именно от Святослава? Кстати сказать, идея о восстановлении Святославом скифского наследства не чужда была и А.Я. Преснякову и получила свое выражение в одном из положений его статьи «Задачи синтеза протоисторических судеб Восточной Европы» (в качестве приложения к «Лекциям по русской истории», т. I и в «Яфетическом сборнике», т. V). Далее Пархоменко заявляет, что движение Мстислава к Чернигову есть колонизационный поток славянства и, очевидно, судя по другим высказываниям автора, именно северян. Славяне были вытеснены с Кавказа войной Византии с Абхазо-Имеретией. Но как же тогда рассматривать дружину Мстислава из касогов и хазар, где славян было, по-видимому, очень немного, если Мстислав, что отмечает и сам Пархоменко, так ценит свою дружину, а северян, князем которых он становится, ставит ни во что?.. Где же тут колонизация? Неужели ею можно считать переход князя с дружиной из Тмутаракани в Северскую землю? Значит, перенесение политического центра из Тмутаракани в Чернигов — есть результат не переселения, не колонизации, шедшей из Северного Кавказа в Придесенье, а укрепления мощи самого Чернигова, связанного с переходом князя с его дружиной из колонии в метрополию, что удалось сделать лишь с укреплением тмутараканской феодальной верхушки. В то время, кстати будет упомянуть, зависимость Тмутаракани от Приднепровья была меньше, нежели в XI в. См.: Пархоменко В.А. У истоков русской государственности, с. 51, 69.

10. Шахматов А.А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. С. 135; Приселков М.Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X—XII вв. С. 175.

11. Иловайский Д.И. Разыскания о начале Руси. С. 130.

12. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 143.

13. Там же. С. 158.

14. Татищев В.Н. История Российская. Т. II; Соловьев С. История России с древнейших времен. Т. II. С. 290; Голубовский П.В. История Северской земли до половины XIV столетия; Багалей Д.И. История Северской земли до половины XIV столетия. С. 162—163.

15. В «Повести временных лет по Лаврентьевскому списку» нет указания на Порея и Вышату, так как после слов «внук Ярославль» идет большой пропуск. Ипатьевская летопись дает возможность его заполнить: «и с ним бежа Порей и Вышата, сын Остромирь, воеводы Новгородьского, и пришед выгна Глеба из Тмутараканя, а сам иде в него место. В лето 6573. Иде Святослав на Ростислава к Тмутараканю» («Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 159; Ипатьевская летопись, с. 152).

16. Никоновская летопись, с. 92. Новгородская летопись ничего не сообщает о княжении в Новгороде Ростислава.

17. Можно было, казалось бы, возразить на это тем, что сам Остромир был посаженным Изяславом «воеводой», посадником Новгородским, но это само по себе еще ничего не доказывает. Во-первых, нам ничего неизвестно о киевских симпатиях Остромира, а его социальные предки, новгородские бояре IX—X вв., зарекомендовали себя как поборники независимости Новгорода; во-вторых, Изяслав мог посадить Остромира даже зная о его стремлениях, но именно в силу его авторитета и довольствуясь хотя бы временным лояльным отношением его к Киеву.

18. Ипатьевская летопись, с. 152—153.

19. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 160.

20. Там же. С. 161—162.

21. Там же. С. 162.

22. Козловский И.П. Ук. соч. С. 65.

23. Иловайский Д.И. Разыскания о начале Руси. С. 22, 164—165, 245.

24. Пархоменко В.А. Новые толкования записи Готского топарха // Известия Таврического о-ва истории, археологии и этнографии. 1928. Ч. II. С. 134.

25. Греков Б.Д. «Повесть временных лет» о походе Владимира на Корсунь // Известия Таврического о-ва истории, археологии и этнографии. 1929. Т. III. С. 102.

26. Иловайский Д.И. Разыскания о начале Руси. С. 164—165.

27. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 50.

28. Голубовский П.В. История Северской земли до половины XIV столетия. С. 66.

29. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 162.

30. Новицкий В. Давне Лукомор'я // Записки історично-філологичного відділу. Всеукр. Ак. Наук. 1929. Кн. XXIV. С. 28—39.

31. «Патерик Киевского Печерского монастыря». Изд. Археогр. комиссии. 1911. С. 32—33.

32. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 193.

33. Там же.

34. Полканов А.И. К вопросу о конце Тмутаракани // Известия Таврического о-ва истории, археологии и этнографии. 1929. Т. III. С. 48—49.

35. «В лето 6585... Седе Борис Чернигове месяца мая 4 день, и бысть княженья его 8 дней, и бежа Тмутараканю к Романови» («Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 193). Очевидно, Роман успел уже укрепиться в Тмутаракани, и на него мог надеяться Борис как на сильного союзника, а для этого надо предположить, что Роман княжил в Тмутаракани уже не первый год.

36. «Слово о полку Игореве». Изд. «Academia». 1934. С. 72.

37. Например, см. Новгородскую I летопись под 1209 г.; Барсов. «Слово о полку Игореве», как художественный памятник Киевской дружинной Руси. Т. III. С. 416—419; Полканов А.И. Ук. соч. С. 48—49.

38. Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. II, примечание 118.

39. Соловьев С. История России с древнейших времен. Т. II. С. 296.

40. Марр Н.Я. Абхазоведение и абхазы // Восточный сборник Ленингр. гос. публичной библиотеки. 1926. Т. I. С. 126.

41. Эрдман. Следы азиатизма в «Слове о полку Игореве» // Журнал м-ва нар. просв. 1842, октябрь. С. 38—39; Барсов Н.П. Ук. соч. т. III. С. 416—419.

42. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 169.

43. Там же. С. 162—163.

44. Там же. С. 159.

45. Там же. С. 163.

46. Там же. С. 166—169.

47. Там же. С. 167.

48. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 169.

49. Там же. С. 188; Приселков М.Д. Очерки церковнополитической истории Киевской Руси X—XII вв. С. 178, 207—208.

50. В связи с ляшской ориентацией Изяслава стоит вопрос о публицистическом произведении «Слове к Изяславу о латинех». И.П. Еремин связывает упомянутый документ с Феодосием Печерским и Изяславом Ярославичем и датирует его XI в., тогда как К. Висковатый в своей статье развивает взгляды Шахматова и Приселкова и весьма убедительно доказывает, что «Слово» написано было не Феодосием Печерским, а Феодосием Греком, датируется оно серединой XII в. и было написано, несомненно, под влиянием византийских интересов (Еремин И.П. Из истории древнерусской публицистики XI в. // Труды Отдела древнерусской литературы. Ак. Наук. 1935. Т. II. С. 33—34; Висковатый К. К вопросу об авторе и времени написания «Слова к Изяславу о латинех» // «Slavia», ročnik XVI, sešct 4. С. 535—567).

51. Соловьев С. Ук. соч. Т. II. С. 297; Татищев В.Н. Ук. соч. Т. II. С. 127.

52. «Патерик Печерский». С. 188—189; Голубовский П.В. История Северской земли до половины XIV столетия. С. 72.

53. Приселков М.Д. Очерки церковно-политической истории Киевской Руси X—XII вв. С. 178—180, 211—212.

54. Голубовский П.В. История Северской земли до половины XIV столетия. С. 72—73.

55. Татищев В.Н. Ук. соч. Т. II. С. 119.

56. По поводу того, каким князем был одарен Маврикий — один из основоположников монастыря св. Иакова и Гертруды (монастыря скоттов-ирландцев в Регенсбурге), существуют различные суждения. Васильевский, по замечанию Шайтана, не разобравшись в запутанных свидетельствах, смешивающих основание монастыря с позднейшей закладкой при нем еще и церкви, приурочивает путешествие Маврикия в Киев к 1128 или 1129 г., а в князе, его одарившем, видит либо Мстислава, либо Святослава Изяславичей. М.П. Алексеев считает, что киевским князем, с которым имел дело Маврикий, был Мономах. В этом отношении, пожалуй, правильнее всего было бы придерживаться мнения М.Э. Шайтана, который указывает, что закладка монастыря происходила в 1075 г., что и дало возможность Б.Д. Грекову приурочить все эти события к Святославу Ярославичу. Характерно, что обоим монастырям дается одна и та же цифра денег: 100 гривен золота дает Святослав Печерскому монастырю и 100 фунтов серебра ирландскому. См.: Васильевский Р. Древняя торговля Киева с Регенсбургом // Журнал м-ва нар. просв. 1888. VII. С. 134—137; Алексеев М.П. Англо-саксонская параллель к «Поучению Владимира Мономаха» // Труды Отдела древнерусской литературы. Ак. Наук. 1935. Т. II. С. 57—59; Шайтан М.Э. Германия и Киев в XI в. // Летопись занятий постоянной археограф, комиссии. 1927. Т. XXXIV. С. 21—22; Греков Б.Д. Феодальные отношения в Киевском государстве. С. 36—37.

57. Татищев В.Н. Ук. соч. Т. V. С. 131.

58. Васильевский В. Ук. соч. С. 127—132.

59. Никоновская летопись, с. 96.

60. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 175—176.

61. Багалей Д.И. История Северской земли до половины XIV столетия. С. 167; Голубовский П.В. История Северской земли до половины XIV столетия. С. 83

62. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 193.

63. Соловьев С. Ук. соч. С. 301—302.

А.А. Шахматов, восстанавливая древний новгородский свод XI в., приводит следующий вариант гибели Глеба Святославича: «Выгънаша из города кънязя Глеба, и бежа за Волокъ, и убиша и Чюдь месяца майя в 30». Этот вывод Шахматов строит на основании списка князей из Комиссионного списка Новгородской летописи. (Новгородская летопись по синод, харат. списку. 1888. С. 439; Шахматов А.А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. С. 526, 629).

64. Голубовский П.В. История Северской земли до половины XIV столетия. С. 83.

65. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 170.

66. Мавродин В.В. К вопросу о восстаниях смердов // Проблемы истории докапиталистических обществ. 1934. № 6.

67. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 170.

68. Это указание, между прочим, представляет для нас интерес и для установления границ Черниговского княжения, так как Белозерье, таким образом, в то время, видно, являлось Черниговской областью.

69. Арциховский А.В., Киселев С.В. К истории восстания смердов 1071 г. // Проблемы истории материальной культуры. 1933. № 7—8; Арциховский А.В. Миниатюры Кенигсбергской летописи.

70. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 171.

71. Филарет. Историко-статистическое описание Черниговской епархии. Т. II стр. 2—5, 198; Макарий. История русской церкви; Голубинский. История русской церкви. Т. І. Ч. II. С. 325.

72. Голубовский П.В. История Северской земли до половины XIV столетия. С. 78—79.

73. Там же. С. 78.

74. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 158.

75. Там же. С. 159.

76. Ляскоронский В. История Переяславльской земли с древнейших времен до половины XIII столетия. С. 297.

77. «Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку», с. 193.