Счетчики




Яндекс.Метрика



И пришел Игорь...

После Олега власть в свои руки взял Игорь. Однако это оказалось совсем не так просто. В отличие от Вещего, нового князя признали далеко не сразу, и по всем границам Киевского государства началась смута великая. Недавно покоренные славянские племена, все, как один, разом подняли восстания, либо пытаясь отделиться от нового славянского рая, вернув свою независимость, либо вновь уйти под крыло Хазарского каганата. Началась смута, да такая, что у Игоря земля загорелась под ногами. Допустить, чтобы его государство уменьшилось в разы, он не мог, поскольку такая роскошь никому из правителей не позволительна. А потому он на пару со своим любимым воеводой Свенельдом и носился по окраинам и рубежам своих земель, огнем и мечом убеждая упрямых братьев по крови и вере вернуться обратно, успокоиться и исправно платить налоги. На это потребовался не один год. Участвовал ли каким-нибудь боком в этих делах Божественный каган, мы не узнаем, но вполне возможно, что он поддерживал страстные желания славянских племен к свободе и независимости. Во-первых, ему это было выгодно. Он уже чувствовал, что киевские князья постепенно добираются и до его владений, а их взгляд, которым они оглядывают его земли, становится все пристальнее и пристальнее. Новый опасный враг ему сейчас был совсем не нужен. Пусть уж лучше русы занимаются своими домашними проблемами, и чем дольше они ими будут заняты, тем хазарам будет спокойнее.

Во-вторых, совсем недавно мусульманская гвардия кагана предательски напала и в капусту изрубила русов, которые возвращались домой после удачного набега на берега Каспийского моря. А ведь за подобный беспредел можно было и ответить. Вольно или невольно, но именно Божественный стал причиной гибели большого числа русов. Как ни поверни, но и на его руках была пролитая ал-ларисией кровь. А для киевского князя это могло послужить хорошим поводом к началу масштабных военных действий. Кровь его собратьев вопиет об отмщении.

В-третьих, большая часть славянских племен, поднявших бунт против нового вождя, совсем еще недавно была обычной составляющей многонационального интернационала, имя коему Хазарский каганат, и при этом спокойно и исправно платила налоги, пополняя казну этого государства. Так что при удачном исходе была возможность вернуть их обратно и возобновить поток в Итиль беличьих шкурок.

В-четвертых, опыт такого рода действий у хазар уже был выработан. Прямых доказательств финансирования подрывной работы в среде славянских племен не сохранилось, да и не могло сохраниться. Но то, что возможности, интерес и опыт в таком виде деятельности у хазарской верхушки присутствовали, отрицать нельзя.

Так что все, что происходило сейчас на Руси, касалось Хазарии напрямую. Поэтому неудивительно, что хазары вполне могли поучаствовать и финансово, и морально в борьбе славянских племен против Игоря и его династии.

Однако сил, терпения и настойчивости у нового князя и его воеводы хватило на то, чтобы стабилизировать ситуацию и вернуть хотя бы большую часть из почти что утерянного.

«И затворились от Игоря древляне по смерти Олега, не желая ни дань, ни войска давать.

В год 6422 (914). Пошел Игорь на древлян и, победив их, возложил на них дань больше Олеговой».

Самое интересное здесь, что после своей победы Игорь заставил древлян раскошелиться и помимо дани оплатить еще и моральный ущерб. Воспользовавшись ситуацией, князь взвалил на них дань еще более Олеговой, припомнив тем самым все свои обиды, и стали теперь древляне самым налогооблагаемым славянским племенем. Вот так киевская власть заботилась о славянской независимости и благоденствии. Но этот шаг Игорю еще аукнется. А пока древлянам приходилось терпеть, но даже терпенью машины приходит предел. Ведь Игорь, в отличие от тех же хазар, рассчитывал только на силу, а не на хитрость, и эту силу он использовал при возможности в дело и не в дело.

«Игорь, собрав довольное войско, послал с оным на угличей воеводу своего, именем Свинелд. Он же, пойдя, покорил их и дань возложил, но один град Пересечень не покорился, который держал в осаде три лета и едва взял, ибо угличи сидели вниз по Днепру. И взял Свинелд дань с них древлянскую по черной кунице с дыма и раздал войску, бывшему с ним» (Татищев).

И с угличами, несмотря на все их мужество и упорство, все же справиться удалось. Только вот налог на свободу и имущество для них увеличился сразу же в разы. Теперь и эта славянская земля могла на своей шкуре испытать всю тяжесть экономической зависимости, какую до этого на своих плечах несли только древляне. Игорь сразу же стал повышать ставки, благо и повод для этого был, ведь требовалось же проучить неразумных подданных за непокорство и своеволие.

Тут все славянские народы поняли, что вести себя с освободителями надо как-то поаккуратнее, и, судя по всему, ознакомились с прейскурантом, по которому Игорь и Свенельд готовы были осуществлять работы, связанные с этим самым освобождением. Возможно, что, сравнив киевский прейскурант и условия, в которых они жили под хазарами, многие славянские племена задумались о том, а что же все-таки лучше — хазарское иго или славянское братство. Особенно в том случае, если независимость вообще может лечь непосильной ношей на их плечи.

По большому счету, Игорь фигура вообще не шибко политически гибкая, он больше подвержен влиянию своей собственной дружины, которая частенько диктует правителю свою волю. Молодой князь неоднократно идет у нее на поводу, что в конечном счете его и погубит.

Попытки Л.Р. Прозорова сделать Игоря фигурой блестящей, яркой и эпохальной по большей части смешны и нелепы. Тасуя исторические факты, как карточную колоду, писатель вытаскивает на свет только те из них, которые подтверждают его открытия. А те, которые не укладываются в теории Льва Рудольфовича, так и остаются у него в рукаве. Зато когда «ведущему историку» фактов просто не хватает, он пускает в ход свое секретное оружие — обвиняет во всем недоброжелателей Игоря из числа чернецов-монахов, которые вымарывали его подвиги во имя славянского счастья из летописей.

А итог такого творчества и своеобразного подхода к отечественной истории довольно печален. Сын Сокола, как на манер североамериканских индейцев величает Игоря Прозоров, чаще всего в его исполнении выглядит инфантильным дебилом с налитой мускулатурой, напичканным кучей патриотических лозунгов. Вместо реального князя, человека со своими достоинствами и недостатками, который совершал ошибки и сам же их исправлял, мы получаем некий абстрактный образ рыцаря без страха и упрека. Но с этим нам еще предстоит столкнуться.

Пока Игорь разбирался дома по хозяйству, снова и снова собирая расползающиеся от государства куски, в Хазарии тоже происходили изменения. Кагана Вениамина на его посту сменил Аарон II.

В 921 году правитель хазар решил вновь жениться, ибо захотелось ему немного личного счастья. Для этого он потребовал себе в жены вторую дочь булгарского правителя Алмаса. Старшая дочь Алмаса уже была замужем за каганом, но скончалась при родах. Видимо поэтому хазарский царь не стал искать замену на стороне, а пошел привычным проверенным путем. Укрепляя свою ветвь власти как только можно, то есть династически выгодными связями, он решил заодно женить и сына. По отцовскому настоянию тот женился на аланской принцессе, что послужило укреплением хазаро-аланского союза.

Это была необходимая, но своевременная мера. Ведь совсем недавно воинственный аланский царь, подстрекаемый византийским императором Романом I Лакапином (919—944), выступил против хазар. Аарону пришлось даже нанять дружественного хазарам «царя турок» (гузов или печенегов), которые победили алан. «И низвергся царь аланский перед Аароном, и тот взял его живым в плен. И оказал ему царь большой почет, и взял дочь его в жены своему сыну Иосифу. Тогда обязался ему аланский царь в верности, и отпустил его царь Аарон в свою землю». Вот так на страницах нашей книги появляется последний самостоятельный и самодостаточный правитель Хазарии Иосиф.

Позже именно он унаследовал престол от своего отца Аарона, и именно ему предстоит испить до дна горькую чашу и узреть разрушение своего когда-то могучего государства славным воителем Святославом.

Сейчас же Аарон II прилагает невероятные усилия для того, чтобы вернуть Хазарии если не былые территории, то хотя бы былую мощь и единство. Но не все идет гладко, и не все удается одинаково хорошо. Аарон II смело, но при этом довольно жестко завинчивает религиозные гайки, укрепляя позиции выбранной им веры и при этом ужесточая требования ко всем остальным религиям, имеющим место быть в его государстве.

Это не самый правильный шаг, ибо он только нагнетает обстановку в стране. В 922—923 годах разошедшиеся не на шутку мусульмане разрушили синагогу в городе Дар-ал-Бабунадж. За это хазарский царь разрушил минарет в Итиле и казнил ни в чем не повинных муэдзинов.

Это было его последнее деяние. Дальше место Аарона занимает Иосиф. Но вектор движению уже задан, и именно при этом кагане религиозные войны вновь набирают силу. Тем более что Иосиф смело и с таким же рвением продолжает дело своего отца.

932 г. Война хазар с аланами, победа хазар. Изгнание православных священников из Алании. Конфликт Византии с Хазарией, преследование евреев в Византии.

936 г. Казни христиан в Хазарии, война каганата с Византией.

«Войну развязал хазарский царь Иосиф, который «низверг множество необрезанных», т. е. убил много христиан. К сожалению, источник умалчивает, где производились экзекуции, но, видимо, пострадали христиане, жившие внутри Хазарии, так как нет упоминания о походе. Казни эти рассматривались как ответ на гонения на евреев в Византии, но нельзя не заметить, что хазарские христиане в действиях византийского императора повинны не были» (Л.Н. Гумилев).

События внутри Хазарии следуют одно за другим. Интересно, что под горячую руку Иосифа попадают и аланы, хотя на дочери аланского царя он сам женат и вроде как последнее время аланы принесли Хазарии много пользы, выступая военным союзником каганата.

В эти годы в истории хазаро-аланских отношений прослеживается небольшой сумбур. Они то дружат, то воюют, и даже арабские источники не всегда успевают точно отследить изменения, которые происходят во взаимоотношениях между двумя государствами. Тем более точно по времени их запротоколировать.

Сейчас ясно одно: Иосиф, взойдя на престол, охотно продолжил дело отца и развернул военную активность, как внутри своей страны, так и на ее рубежах. Активности Иосифа могли бы позавидовать многие политические деятели. За исключением сына Сокола, которому постоянно не сиделось на месте и чья кипучая энергия все время требовала выхода.

Так мы приблизились к 939 году, который и стал переломным в головах многих историков и теоретиков. Нет, мы не ошиблись, ибо те, кто жил в X веке, эту перемену не заметили и не прочувствовали, в отличие от последователей Льва Николаевича Гумилева. Идя по стопам своего учителя, они стали рассказывать нам жуткие вещи о том, что же в те далекие времена произошло на Руси.

Возможно, это уведет нас немного в сторону от основной линии повествования, но оно стоит того. Ибо, если слепо довериться Льву Николаевичу и не проверить его постулаты, это может выйти боком и увести в совсем иные реалии.

Так что же нам может поведать известный историк?

«В 939 году произошло событие чрезвычайной важности». «Русский вождь — князь Игорь — захватил принадлежащий Хазарии город Самкерц (ныне Тамань), расположенный на берегу Керченского пролива. Хазарский правитель ответил на удар ударом: на русов двинулась мусульманская гвардия под командованием еврея, «достопочтенного Песаха». Песах освободил Самкерц, переправился через Керченский пролив и пошел маршем по южному берегу Крыма, истребляя христианское население. Спаслись лишь укрывшиеся в неприступном Херсоне. Перейдя Перекоп, Песах дошел до Киева и обложил русское княжество данью. Тогда же русы выдали хазарам свои мечи».

Ведь что тогда получается. Если допустить, что Гумилев прав, то тогда выходит, что произошедшие события и подвиги «достопочтенного» полководца Песаха в корне меняют весь смысл русско-хазарских отношений. Если согласиться со Львом Николаевичем, то получается, что, вследствие отчаянного рейда отважного еврейского воина в Северное Причерноморье и на Русь, последняя стала уже не противником, не соседом, не соратником и даже не сподвижником каганата, а его данником, бесправным вассалом. Который платит налог уже не только беличьими шкурками, но и кровью своих воинов.

Беспомощность, обреченность и чувство обиды за предков — вот что остается после прочтения этих строк.

Страшно? Жутко?

Но не пугайтесь раньше времени. Большая часть из того, что нам поведал Л.Н. Гумилев, всего лишь страшные сказки, навеянные его странными дедуктивными способностями.

Однако мимо такого знакового утверждения пройти нельзя. Хазарское иго?! Надо же!

Будем разбираться, как говаривали в НКВД.

Фантазия Гумилева вообще не знает ни границ, ни пределов, однако не имеет под собой никакой исторической платформы.

Лев Николаевич большой мастак на смелые, рискованные выводы. Его полет воображения ничто не сможет ни сдержать, ни ограничить, ни уж тем более остановить. А это хорошо, но только тогда, когда есть еще и исторические факты, которые подкрепляют все эти теории. Но беда Гумилева в том, что его фантазии чаще всего не находят никакой логической поддержки, не говоря уже о какой-либо мало-мальской опоре на летописный материал, который историк использует довольно своеобразно. Он принимает лишь ту информацию, которая отвечает его идеям, но при этом игнорирует факты, казалось бы, лежащие на поверхности, и все только потому, что они не соответствуют громким открытиям. Поэтому, кроме слов «ново, смело, неожиданно, оригинально, непатриотично», сказать о его теориях нечего. Начни с ними разбираться, и все они окажутся простой мистификацией, притом чаще всего мистификацией вредной и пасквильной. Ведь именно благодаря Льву Николаевичу на многих достойных уважения отечественных государственных деятелях лежит незаслуженное клеймо позора. И если называть вещи прямо, своими именами, то можно смело сказать, что его фантазии наносят непоправимый вред истории государства Российского. Так что доверять ему на слово боже упаси.

Историк беспрестанно призывает использовать в своих научных изысканиях логику, которой сам же пользоваться и не умеет. Именно с ней у Льва Николаевича огромадные проблемы. Порой он сам себе противоречит, доказывая на однотипных примерах совершенно противоположные вещи.

Пример с хазарской данью подходит как нельзя лучше. Здесь научное светило засветило в массы такой теорией, что можно даже на время лишиться дара речи. На каком материале Гумилев делает столь сногсшибательный вывод?

А все его выводы опираются на всего один лишь шаткий источник, так называемый «Отрывок из письма неизвестного хазарского еврея Х века», или по-другому «Кембриджский документ», дошедший до нас в урезанном варианте. В подлинности письма, может быть, и нет никаких сомнений, а вот в правдивости этого письма, или, точнее, здравомыслии писавшего его возникает немало вопросов. Но вот беда, предъявить их некому!

Письмо частное, на официоз не претендующее, и мало того, что автор неизвестен, так еще начало документа отсутствует полностью! Поэтому догадаться о том, о чем же хотел поведать один адресат другому и какая у него была цель, какая задумка, да и что творилось вообще в его голове, не представляется возможным. Мы даже не знаем, насколько этот человек был осведомлен. И пусть автор письма называет себя приближенным царя Иосифа, но при этом он не указывает степени этой приближенности. Может, он вообще был банщик. Это ведь тоже подразумевает близкий доступ к божественному телу.

Наверняка Татищев, Карамзин или какой другой официальный летописец, описывающий эту эпоху и работавший с не дошедшими до нас документами, был осведомлен о происходящем не хуже Гумилева, но мы к нему не прислушиваемся. А вот фантазеру, вопреки здравому смыслу, доверяем безоговорочно, ставя, как приоритет, во главу угла.

Итак, противоречия.

Когда Л.Н. Гумилев ведет речь о походе нашего недавнего героя, Вещего Олега, на Византию, то он иронично замечает, что, мол, поход, победа, откуп, все летописи в один голос кричат и гордятся, галдят, а вот византийцы как воды в рот набрали, молчат. Они даже и внимание на щит на своих воротах не обратили. Пропустили. Мало ли кто там чего на воротах прибивает.

И что это значит, ухмыляется автор? А значит это, по его мнению, только одно. Не было никакого похода, и нечего русским летописям доверять. Врут они все, а с ними вместе и Татищев, и Карамзин, да и другие столпы отечественной исторической мысли тоже. Вы-мы-сел все это, вымысел и сказки. Вот так, подводит итог Гумилев.

И ничего-то ему не докажешь, ибо не хочет ничего Лев слушать, уши заткнул и бубнит свое наперекор всему. Хотя, казалось бы...

Вдруг находится еврейский огрызок письма, без начала и без конца, от кого и кому неизвестно шедший, а в нем, в этом самом обрывке, всего одна строка: «Тогда стали русы подчинены власти казар», в которой и про Киев-то даже не указывается, а Лев Николаевич уже и выводы сделал.

Извините-простите, но с чего вы, уважаемый Лев Николаевич, взяли, что под русами подразумевается именно Киев, а под Х-л-гу Игорь и его воины?

Ведь ни одна летопись не говорит ни прямо, ни косвенно не только о завоевании Киева хазарами, но и подчинении князя Игоря Божественному кагану.

А, так вас смутила фраза: «А Роман злодей послал также большие дары X-л-гу, царю Русии, и подстрекнул его на его собственную беду. И пришел он ночью к городу С-м-к-раю и взял его воровским способом, потому что не было там начальника, раб-Хашмоная». И вот вы, Лев Николаевич, решили, что царь Русии — это не кто иной, как Игорь, ибо он правил в Киеве в это время. Ну а дальше в ход идут блестящие логические способности и с годами приобретенная дедукция. Однако есть нюанс, ибо ни одна русская летопись, ни один известный историк этого похода «достопочтенного» полководца Песаха и его ратных подвигов во славу Хазарии не заметили. Как и покорения Киева хазарами.

Какие выводы делает Л.Н. Гумилев?

«Осколок варяжской Руси из неравноправного союзника Хазарского каганата превратился в вассала, вынужденного платить дань кровью своих богатырей».

«Очевидно, киевские варяги стали поставлять хазарскому царю «дань кровью». Они посылали подчиненных им славяно-русов умирать за торговые пути рахдонитов».

«Все эти события в русской летописи опущены, за исключением последовавшего за ними похода на Византию. Это понятно: грустно писать о разгроме своей страны» (Л.Н. Гумилев).

Красиво. Трогательно. Даже печально. Но позвольте! Давайте работать по одному стандарту — если византийцы «не заметили» похода Олега, значит, его не было, а если мы не заметили хазарское нашествие, то, значит, оно было, но летописцы его проглядели? Несуразица какая-то.

Хотелось бы спросить популярного историка: а как же так?

Но ответа уже не будет.

Но если следовать логике Льва Николаевича, то, двигаясь по этой траектории, летописцы должны были обойти стороной татаро-монгольское нашествие, да и о печенежских и половецких набегах тоже можно было бы умолчать. Про аварские безобразия лучше вообще не вспоминать. Грустно ведь писать о разгроме и позоре.

Как вы думаете, история нашей страны, особенно древняя, состоит только из подвигов и побед? Отнюдь. Ведь когда славяне платили дань, неважно кому: хазарам, печенегам, половцам, монголам, то обо всех этих вещах летописцы в своих трудах упомянули. Они даже прохождение венгров мимо Киева не упустили, как и то, что за этот мирный проход пришлось славянам платить. Уж кто-кто, а Гумилев об этом должен был быть осведомлен.

И не нужно наводить тень на плетень.

У Гумилева вообще странная позиция, он с какой-то странной восторженностью безоговорочно верит во все те события, которые несли Руси беду за бедой, верит незыблемо и свято, в несусветную глупость и бездарность руководства, верит в трусость и подлость князей. Верит в любую грязь, которой поливают русских, и в любую ложь, которую про них говорят. И верит он в это неукоснительно. Мало того, подобные вариации вызывают у него какое-то нездоровое умиление, и историк еще умудряется находить в них благо для нашего государства, то благо, которого нет и в помине. Он из кожи вон лезет, лишь бы доказать, что все эти беды нашему народу только на пользу, как, например, монгольское нашествие.

Вот странно, никому никогда такие вещи во благо не шли, а нам все к пользе да радости. И хазарская кабала, и монгольское ярмо.

Есть, правда, довольно большая группа людей — мы назовем их последователями популярного историка, — которые, безоглядно веря в светлый гений Льва Николаевича, уже приравняли его труды к историческим источникам. Так и говорят — Гумилев сказал. А это не есть хорошо, поскольку большинство гипотез Гумилева как раз на источники не опираются, для них источником служит лишь вдохновение автора, который все эти теории и придумал. Это такой тяжелый случай.

Но, однако, вернемся к делу.

Еще раз отметим, что ни в одной русской летописи и ни в одном хазарском источнике, ни в одной из известных нам восточных хроник или западных анналах даже не упоминается о захвате хазарами Киева.

У Игоря было немало недостатков, но трусом он никогда не был. А поставить его на колени не смогли даже византийцы. Не говоря уже о хазарах. Чтобы победить киевского князя, нужно было двадцать «достопочтенных» Песахов, да и то, пожалуй, не справились бы. Не так был воспитан зять Олега.

Мы не случайно столь подробно остановились на событиях, которые происходили в самой Хазарии, хотя напрямую Русь они и не задевали.

А там все шло своим чередом: после долгих и упорных боев Игорь вернул под власть Киева почти все те земли, которые оставил ему Олег. И теперь дальнейшие намерения нового князя стали очевидны — покончив с врагами внутри страны, он решил обратить свой взор на врагов внешних. Добыть не только славы, но и злата. Дружины Игоря крепки, его полки многочисленны, земли обширны. И главное, в них сейчас покой и порядок, пусть даже временный.

А что в Хазарии? Да то же, что и было. Внутренняя смута, религиозная война, гузы, печенеги, аланы, которые волнами прокатываются по землям каганата и не дают хазарам покоя. Куда им сейчас воевать со всей Русью?! Им бы свое удержать. Ведь Русь — это не печенеги, и даже не храбрые гузы. На покорение Киевской державы даже надежды нет никакой в данный момент, и любой правитель Хазарии это понимает. Дома надо разбираться, и дома порядок наводить, а потом срочно укреплять границы, ибо лезет в пределы каганата уже кто ни попадя, пользуясь этой уязвимостью и разбродом.

Русь на тот момент была молодым развивающимся государством, которое только и смотрело, у кого бы еще из соседей оттяпать кусок земель побольше да побогаче, кого бы еще освободить. Высматривала, кто еще нуждается в защите. Глядела зорко, ничего из поля зрения не выпуская. Хазария уже выступала как добыча, правда пока еще эта добыча могла оказать сопротивление. Но силы ее постепенно таяли, а попытки русов проникнуть на Восток и закрепить за собой новые территории становились все настойчивее. Поход на Самкерц был одной из них.

А что же было у Песаха, что он мог противопоставить киевским полкам и дружинам? А в распоряжении «достопочтенного» Песаха имелась мусульманская гвардия Божественного, численность которой определяют с большим разбросом. «Власть бека опиралась на наемные войска из Гургана (область на юго-востоке Каспийского моря). Число воинов колебалось от 7000 до 12 000 человек, специально обученных и прекрасно вооруженных» (Л. Гумилев).

От 7000 до 12 000 человек. Это была та основная сила, которой «достопочтенный» мог располагать. И что? Пусть это были даже самые отчаянные головорезы и смельчаки, собранные со всей Азии, но, как мы помним, совсем недавно эта самая гвардия числом аж в 15 000 воинов не рискнула в одиночку напасть на возвращавшихся домой с Каспия русов. Мало того, для такого случая они собрали себе в помощь всех, кого могли. И то целых три дня бились против северных находников. А ведь это был всего лишь отряд, идущий домой после долгого грабительского рейда! А тут получается, что благодаря отваге и военному гению Песаха гвардейцы уже на свой страх и риск, вопреки велению кагана, не только свои города освободили, не только Византию потрепали, но еще и на Русь пошли. Развязали с ней войну, потому что Песаха было уже не остановить. Его, видите ли, воинский азарт разобрал. И увидев под своими стенами озверевшего и очумелого от боев и походов «достопочтенного» Песаха, в грязи, копоти и мыле, Игорь решил, что для его страны будет лучше покориться?

Забавно.

А как же мужество славянских и русских воинов, куда оно делось? Ведь от тайги до Британских морей русские витязи всех сильней?!

Вот вам описание русов, которое дает приблизительно в это же самое время арабский историк Ибн Мискавейх: «Народ этот могущественный, телосложение у них крупное, мужество большое, не знают они бегства, не убегает ни один из них, пока не убьет или не будет убит. В обычае у них, чтобы всякий носил оружие».

Чепуха какая-то.

Видимо, у Ибн Мискавейха и у Льва Николаевича совершенно разный взгляд на проблему. Хочется отметить, что этот самый араб был совершенно не на нашей стороне. Хотя «хазарского письма» он, видимо, не читал, поскольку не ему оно было адресовано, а то, может, и сменил бы свое мнение. Написал бы, например, оду полководцу Песаху или героическую пьесу в трех действиях, с прологом и эпилогом.

«Песах и Ольга» — разве не звучит?

Вообще же это пресловутое письмо больше похоже на неразумную, но очень убедительную агитку. Пусть в ней концы с концами и не сходятся, так ведь это можно понять, потому что человек писал личное письмо и даже не рассчитывал на то, что его будут позже принимать за исторический документ, проливающий свет на дела дней давно минувших. Создатель сего манускрипта и подозревать себе не мог, как его творение отзовется в веках!

Но это все, опять же, лишь эмоции, может сказать иной читатель, точно такие же, как и у Гумилева, а факты? Факты есть?

Если все, что написано до этого, вас не убедило, то прибегнем к последнему аргументу. Почему Гумилев его проигнорировал, просто непонятно, но в его работах частенько такое бывает. То, что неудобно, лучше выпустить.

Итак, на основе чего делает свой вывод Гумилев о хазарской зависимости и подчинении Игоря каганату? На письме «неизвестного еврея», или, как его еще называют более удачно, «Кембриджского анонима». Давайте ему в противовес поставим письмо «известного еврея» и посмотрим, кому же из них больше веры.

Возможно, вы удивитесь, но этим известным евреем будет сам каган Иосиф, во время правления которого и произошли все эти события. Кто лучше владеет ситуацией в собственном царстве-государстве, Божественный каган или кто-то из его неведомых приближенных?

Так вот в своем письме, написанном еще до 960 года и обращенном к Хасдаю ибн Шафруту, высокопоставленному еврею при дворе Кордовского халифа Абд ар-Рахмана III, царь Иосиф сообщает такую информацию: «Я (сам) живу у входа в реку и не пускаю русов, прибывающих на кораблях, проникать к ним (мусульманам. — Л.Г.). Точно так же я не пускаю всех врагов их, приходящих сухим путем, проникать в их страну. Я веду с ними упорную войну. Если бы я их оставил (в покое), они уничтожили бы всю страну исмаильтян до Багдада».

В другом переводе это сообщение звучит несколько иначе, но все в том же, жизнеутверждающем ключе. Царь Иосиф сообщает, что народ Рус стал мощным народом, и он с трудом удерживает его на своих границах, а если бы он не делал этого, то этот народ завоевал бы весь мир.

Выбирайте ту версию, какая вам больше нравится. Смысл останется неизменен. Для всех, кроме Льва Николаевича.

Однако вся прелесть данного сообщения заключается в другом: оказывается, высокопоставленный еврей Хасдай был очень удивлен фактом существования независимого иудейского государства, а потому и попросил Иосифа рассказать о Хазарии.

То есть о государстве русов и их народе высокопоставленный еврей из Кордовского халифата был наслышан, а о том, кто держит этот народ в узде, нет?

Как вам такой аргумент? А ведь Иосиф совсем не случайно делает упор именно на том, что он, ведя непрерывную и титаническую борьбу, сдерживает русов. Довольно странное определение своих вассалов и данников. Не повелевает, а только сдерживает. Ведь было бы иначе, он бы на весь мир об этом заявил. Громко, четко и категорично: «А еще я владею росами, которых вы все просто боитесь. Вот насколько я могуч. Трепещите и радуйтесь, что пока я занят не вами!»

А если Игорь его данник, то о чем тут вообще говорить. Приказал и все, а если нужно, так натравил киевского князя на любого своего врага, и тот отправился в поход, хоть на Византию, хоть на мусульман, раз «большой начальник» велел. Однако нет. В этом своем письме Иосиф много чего сообщает, много чего приукрашивает, а порой и привирает для красного словца, но он даже не обмолвился о том, что русы вместе с Киевом и Игорем ему подчинены. Божественному такое даже в голову не пришло.

Ему нет, а Гумилеву — да. Он лучше самого кагана сориентировался в ситуации.

Аль-Масуди называет — при Игоре! — Дон «Русской рекой», а Черное море «Русским, потому что по нему, кроме русов, никто не смеет плавать».

И это все о данниках хазар?

После этого все остальные теории и объяснения Л.Н. Гумилева по данному вопросу и разбирать не к чему. Это только время зря переводить.

Так что давайте оставим бредни о хазарском подчинении Руси и Игоря и перейдем к следующим не менее фантастическим теориям.

Итак.

До своего похода на Византию Игорь решил проверить на прочность хазарские рубежи. Сам он в этот рейд не пошел, а кого-то из своих приближенных воевод или родственников отправил. И вот тут появляется еще одна легенда.

Возвращаясь к тем сведениям, которые сообщает «Кембриджский аноним», ибо подобной информации больше нет ни в одном источнике, мы узнаем, что предводителя отряда, напавшего на Самкерц, зовут H-l-g-w. Так изображено это имя в данном письме. Вот этого самого H-l-g-w и пытаются некоторые теоретики напрямую связать с личностью Олега Вещего. Никакого иного толкования этим деятелям от истории и в голову не приходит. Поэтому они даже пытаются сделать легендарного князя долгожителем и продлить жизнь Вещего Олега до середины 40-х годов X века. И все это лишь на этом хлипком и притянутом за уши основании.

Имя H-l-g-w восстанавливают как Хлгу, Хелгъ, Хелго. То, что оно в этом варианте отличается от более-менее привычного имени Хельг и совсем на него не похоже, уже не имеет значения. Однако исследовательница из Нижнего Новгорода Нина Серова конкретно указывает, что «...в русских летописях Олег ни разу не назван Хельгом, зато многократно фигурирует как «Ольг» или «Вольг».

А потому мы видим, что H-l-g-w от имени Ольг находится на расстоянии марафонской дистанции. Но некоторых и это не останавливает.

Главное, что предводитель именуется в документе «правителем Русии», а это делает очень заманчивым его отождествление с Олегом Вещим. Только вот беда: сей поход случился в начале 40-х годов X века, когда победителя Византии и в живых-то уже давно не было! Не дотянул до этих славных дней, змея укусила. И как же тогда быть теоретикам? А очень просто, надо всего лишь объявить на весь мир, что князь жил долго и счастливо, а на склоне лет решил тряхнуть стариной и неизвестно зачем поперся на Каспий. А вот начало правления Вещего необходимо сделать более поздним, чем это указанно в письменных источниках, и тогда все будет ладненько.

Мы, конечно, тоже не являемся сторонниками того, что Олег погиб в 913 году, и считаем, что более точной датой служит та, которую сообщает Новгородская I летопись младшего извода, — 922 год. Но столь щедро продлевать княжескую жизнь, как это делают теоретики, на наш взгляд, просто глупо. Ведь делается все это на основе одного, да еще и толком не переведенного, письма. Нашли сокровенный клочок бумаги, исписанный еврейскими буквицами, и давай на этом основании переписывать историю. Даешь Открытие!

А такой простой вариант, что в сочинениях восточных авторов, описывающих походы русов в Закавказье, возможно, упоминается совсем иная группа воинов, вообще не связанная с Киевом, ну никак не проходит. Он даже и не рассматривается теоретиками.

Например, кривичи. Что мешало князю Полоцкой земли кликнуть охочих людей и пойти на юг добывать себе чести и славы? А заодно и материальное состояние поправить. Ведь могли они пойти проторенным и проверенным путем, тем самым путем, где точно есть чем поживиться. Да и наместники, сидящие в Смоленске, Любече и Вышгороде, могли проявить инициативу, правда, только с разрешения Игоря. Ведь каждый из власть имущих жаждал воинской славы, добычи, да и мечом поиграть был не против.

«Хазарский каганат — а точнее, колония рахдонитов — в IX в. обладал огромными богатствами, получаемыми от торговли китайскими шелками, закамскими мехами и славянскими рабами». Так определяет сущность Хазарского каганата Л.Н. Гумилев. Это соблазнительная цель для любого вождя русов, обладающего пусть и небольшой, но крепкой, сплоченной и отважной дружиной.

Итак, 943 год. Войны с Византией отгремели, и Игорь, хорошо заработав на последнем походе, пользуется мирной передышкой и спокойно царствует в своих землях. Но в этом достопамятном походе против Империи с ним были не все воеводы. Свенельд, судя по всему, оставался дома, на хозяйстве, и присматривал за страной, как бы чего не вышло. Теперь же, когда Игорь вернулся с триумфом, пришел черед воеводы поправить свое материальное положение.

Может быть, он тоже к этому времени увел свою дружину в поход, а потому и отсутствовал во время заключения мира между Киевом и Константинополем.

Но куда повел своих людей Свенельд? На Византию идти не было ни сил, ни смысла, поскольку там сначала околачивался Игорь, а потом русы и вовсе заключили мир с Империей. Оставался один путь — на Каспий. Но без согласия киевского князя воевода, даже самый любимый, не посмел бы своевольничать и идти в поход к черту на рога. Однако Игорь дает «добро», и цель Свенельдом выбрана — это богатый город Бердаа. Можно действовать.

Так что же привлекло русского воеводу в этом далеком азербайджанском городе?

Лев Николаевич Гумилев считает, что русских туда направили хазары, которым наши предки должны были отдавать свой налог кровью. По мнению маститого теоретика, русы, даже не пикнув, ринулись рысью на Восток, чтобы побыстрее выполнить полученный приказ. Хорошо хоть оружие с собой взять успели. А то могли бы от усердия и с голыми руками ломануться.

Другой Лев, только Рудольфович, он же в миру «ведущий историк языческой Руси», на полном серьезе считает, что Игорь отправил туда верного Свенельда в поисках рецепта «греческого огня», тайного оружия, которое против своих врагов использовала Византия.

О том, что эта идея, родившаяся в голове писателя, просто бредовая, мы уже говорили и детально ее разобрали в предыдущей книге «10 мифов Древней Руси». Поэтому возвращаться, занимать место и тратить на нее время мы не будем. Но в силу того, что благодаря популярному и при этом нестандартно мыслящему «ведущему историку» сей опус приобрел вдруг большую известность, в том числе как показатель или даже эталон благородного отношения русов к покоренным народам, то и мы решили остановиться на нем поподробнее.

Тем более что нас в Бердаа хазары отправили.

Мы не собираемся умалять ни воинского достоинства русов, ни их храбрости и благородства, мы просто хотим показать на наглядном примере, что собой представлял набег русской дружины с целью наживы. А заодно сравнить письменные источники с тем, что пытается преподнести читателям человек, имеющий историческое образование и, как он сам говорит, «историческую голову».

Хотя этому рассказу можно даже было бы дать и собственное название: «История одного города».

Итак, как и договорились, ту цель похода, о которой вещает неугомонный Прозоров, мы обойдем стороной. Его Патер Браун все время с толку сбивает. А мы спорить с ними не будем. Тем более что все было намного проще и банальнее.

«Что понадобилось русам в такой дали от обычных их военных и торговых путей? — вопрошает сам себя писатель. И тут же сам себе отвечает: — Нефть! Ибо нигде ближе раздобыть ее было нельзя». Это серьезный довод. Только вот пока въедливый Лев учил историю, он совершенно запустил географию, и с ней у него просто беда. Прежде чем делать такие заявления, неплохо бы было вновь взять в руки учебник и карту.

В противовес «ведущему историку языческой Руси» приведем мнение известного азербайджанского поэта Низаметдина Низами о Бердаа, а также добавим немного географии, которая в рассказе Прозорова отсутствует напрочь. Уроженец этих мест, Низами посвятил им восторженные строки в поэме «Искандер-наме». В них он сравнивает Бердаа с раем, ни больше ни меньше.

По словам Истахри, нет между Ираком и Хорасаном после Рея и Исфагана города большего, чем Бердаа, города более красивого и мест более плодородных.

А по словам Макдиси, Бердаа — это Багдад Кавказа.

Армянский писатель конца X века Моисей Каганкатваци в своей истории Агван так описывает земли, известные прежде под именем Албании: «Благорастворена и прекрасна страна Агван по всевозможным выгодам... Великая река Кур стремительным течением приносит с собой множество огромных и малых рыб. Она, разгуливая, протекает и впадает в Каспийское море. Поля вокруг нее изобилуют хлебом, вином, нефтью, солью, шелком и хлопчатой бумагой; несметное число оливковых деревьев; в горах добывается золото, серебро, медь и желтый ладан. Есть и хищные звери: львы, тигры, барсы, дикие ослы и множество птиц: орлы, соколы и подобные им. Главный город Агвании — великий Партав (Бердаа)».

Перечисляя прекрасные и разнообразные плоды садов Бердаа, отмечая особые сорта рыб, которые водятся в Куре, Истахри (писал около 951 г.) говорит о том, что в городе и его окрестностях в большом количестве растет никому не принадлежащее дерево «тут», на котором выращиваются шелковичные черви и коконы.

Из этого города привозят шелк, прекрасные сорта материй, марена (растение, из которого добывается красная краска), каштаны и кардамон. Немалое место в производственной жизни области занимали добыча и выделка металлических изделий из золота, серебра и меди.

И это все описание одного и того же прекрасного города, даже не города, а мечты и сказки...

Не подлежит сомнению, что русы были прекрасно осведомлены о богатстве как народов Кавказа, так и жителей Каспийского побережья. Читая труды Ибн-Хордадбеха и Ибн-ал-Факиха, мы имеем возможность убедиться в том, что купцы с берегов Днепра уже со второй половины IX века плавали водным путем к берегам Каспийского моря. Вместе с хазарскими торговцами они разносили сведения о богатствах и плодородии этого края.

Сказанного вполне достаточно, чтобы показать, почему русов так потянуло именно сюда. Давненько они не появлялись в этом регионе, и местные жители разве что из страшных преданий знали о том, как приходили с севера лютые воины и какую резню учинили на берегах Хазарского моря. Успокоились народы Востока, обросли жирком и добром, а потому и решил воевода Свенельд крепко их тряхнуть. Именно поэтому и шел он со своей дружиной на Бердаа. Сказочные богатства Востока манили их. Притягивали как магнит.

Это и есть ответ на все вопросы.

Возможно, кому-то хотелось бы узнать более подробно о том, каким маршрутом русы шли на Бердаа? Вполне вероятно, что могли, как и в 913 году, пройти через земли Хазарии по Волге и Дону, а затем выйти в Каспийское море. И не пикнул бы здесь ни каган, ни его гвардия, поскольку вели дружину официальные представители Киевской державы, князь которой только что заключил почетный договор с Византийской империей, а теперь внимательно поглядывал по сторонам — куда бы еще направить свои победоносные полки? Попадаться ему на глаза хазарам очень не хотелось, а потому и промолчал бы Божественный в тряпочку, и судьбой единоверцев в Закавказье ал-ларисия бы не озаботилась. Не до жиру, быть бы живу!

Пройти на ладьях вдоль Каспийского побережья для русов проблем не представляло, а учитывая тот факт, что судоходность реки Куры в нижнем течении была приличной, будет логичным предположить, что именно этим маршрутом и повел Свенельд свое воинство. А там — даешь Бердаа!

Но есть и еще один предполагаемый маршрут движения — от Боспора Киммерийского вдоль Кавказского хребта. Недаром византийцы называли Киммерийский Боспор владением Игоря, а, располагая там своей базой, русы именно оттуда и могли выступить на Бердаа. Косвенно это подкрепляется и сообщением Абуаль-Фараджа, который оставил краткое описание этого похода: «В тот год, когда он, т. е. халиф Мустакфи, в 333 (944 г.) начал царствовать, вышли разные народы: аланы, славяне и лезги, проникли до Азербейджана, взяли город Бердаа и, убив в нем 20 000 человек, ушли назад». Тут уже получается интереснее — ведь если допустить, что русы шли именно этим маршрутом, то получается, что, продвигаясь к обреченному городу, Свенельд вербовал по пути наемников из воинственных местных племен. Широко размахнулся воевода, основательно готовился к встрече с врагом!

Но опять же оговоримся — это всего лишь версии, и не более того.

Вполне возможно, что Свенельд отправился туда не один, а с кем-то из архонтов Игоря, возможен даже вариант, что в этот поход он отправил одного из своих родственников. Ведь, как выясняется из летописей, таковых было не так уж и мало. В «Повести временных лет», когда идет перечисление тех, кто ходил в посольство и подписал договор с Византийской империей в 945 году, два таких племянника и упоминаются. «Мы — от рода русского послы и купцы, Ивор, посол Игоря, великого князя русского, и общие послы: Вуефаст от Святослава, сына Игоря; Искусеви от княгини Ольги; Слуды от Игоря, племянник Игорев; Улеб от Володислава; Каницар от Предславы; Шихберн Сфандр от жены Улеба; Прастен Тудоров; Либиар Фастов; Грим Сфирьков; Прастен Акун, племянник Игорев».

Раз у киевского князя были племянники, то соответственно у него были братья или сестры. Здесь возможны вариации. Но, скорее всего, у него действительно был брат, и этому есть довольно серьезное доказательство.

Как известно, византийский император Константин Багрянародный, когда рассказывал на страницах своего труда о Руси, написал такие слова: «Да будет известно, что приходящие из внешней Росии в Константинополь моноксилы (ладьи) являются одни из Немогарда, в котором сидел Сфендослав, сын Ингора...» Мы не будем рыть землю и искать, где находится этот самый «Немоград», нас интересует совершенно другой момент — кто же правит в этом городе. Казалось бы, все ясно — Святослав, сын Игоря, но, во-первых, ему в это время нет и четырех лет и вряд ли его отец посадил на самостоятельное княжение, а во-вторых, есть и другая информация.

В переводе Г. Ласкина, который был издан в 1899 году («О фемах» и «О народах»), этот абзац звучит совершенно по-другому: «Однодеревки Внешней Руси, приходящие в Константинополь, идут из Немограда, в котором сидел Святослав, брат Игоря, князя Руси».

На этот факт обратил внимание В.В. Мавродин, и, цитируя Багрянародного автора, историк счел необходимым отметить, что русские однодеревки «идут из Невогарды, в которой сидел Святослав, сын (в подлиннике брат) Игоря».

Во как!

Кстати, как тут не вспомнить Рюрика, с его стремлением перед смертью уладить семейные дела. Видимо, его сил хватило не на одного наследника, а может, и не на одну жену. Тем более нет ничего удивительного, что от такого непосильного труда он надорвался.

Это, кстати, как нельзя лучше подтверждает нашу теорию о том, что Игорь был местным, киевским. Тогда все удивление проходит само собой. Тогда и братья и племянники у него вполне могли быть, и в любом количестве. А вот к Рюрику их было никак не привязать, не прибить и не приклеить. Это понимал любой. Тут вопросов не оберешься.

И если рассуждать дальше, то сам собой напрашивается вывод о том, что когда готовился новый перевод труда императора Константина, то «брат» сознательно заменили на «сын». Недаром профессор В.В. Мавродин был вынужден процитировать новый перевод, но сразу же сделал оговорку, что в подлиннике все звучит иначе. В этом случае можно даже говорить и о том, что сына Игорь назвал в честь брата. Но напомним, это лишь предположения, пусть и подтверждающие нашу теорию.

Тот же царственный историк косвенно подтверждает наличие родственников и у Ольги. В своей книге «О церемониях» он сообщает, что родственники княгини (племянник ее) и торговые люди получили 30 милиарисиев.

Здесь можно пуститься в пространные рассуждения на тему, кто же такой этот племянник, но дело это совершенно неблагодарное, а потому легче всего предположить, что у Вещего князя была еще одна дочь. Которую он так же, как и Ольгу, выдал за представителя местной, киевской элиты, хоть за того же Святослава-старшего. Но и это только предположение, и не более того.

Для нас важнее другое — в этом походе на Восток было кому представлять Киевский княжеский дом, и если Свенельд осуществлял военное руководство экспедицией, то родственник правителя Руси занимался делами политическими. Как в Гражданскую войну — военспец и комиссар. Хотя на роль последнего больше подошел бы волхв.

По словам арабского географа Ибн ал-Факиха (писавшего в начале X в.), город Бердаа выстроен по приказу персидского царя из династии Сасанидов Кобада (488—531), следовательно, на грани между V и VI веками.

Кстати, воинственные хазары тоже неплохо знали дорогу к этому городу и, прорываясь через «Железные ворота» Дербента, подвергали земли Бердаа самым жестоким опустошениям.

М. Каганкатваци описывает их так: «Глаз их (хазар) не щадил ни прекрасных, ни милых, ни молодых из мужчин или женщин; не оставлял в покое даже негодных, безвредных, изувеченных и старых; они не жалобились, и сердце их не сжималось при виде мальчиков, обнимавших зарезанных матерей; напротив, они доили из грудей их кровь, как молоко. Как огонь проникает в горящий тростник, так входили они в одни двери и выходили в другие, оставив там деяния хищных птиц и зверей; тогда только волны двинулись на нас».

Бердаа не раз в своей истории испытает набеги и опустошения, а поход русов в 943—944 годах будет наиболее ярким и показательным из них.

А вот у Льва Рудольфовича Прозорова иной взгляд на этот момент. Говоря о жителях Бердаа и его окрестностей, он делает потрясающее заявление: «И более того, многие современные жители тех краев, думается, предпочли бы иметь дело с теми древними язычниками, чем с бандформированиями своих земляков и единоверцев» (Л.Р. Прозоров).

Бандформирования — штука не приятная ни для кого. Ни для земляков, ни для единоверцев, потому как нет у бандитов, по большому счету, ни тех, ни других. Однако сей постулат писателя является достаточно спорным, поскольку, когда мы узнаем о том, чем же закончилась деятельность наших предков в регионе, мы поймем всю нелепость подобного утверждения.

Честно говоря, здесь бы намного лучше подошла другая популярная русская пословица: «Хрен редьки не слаще». Поскольку она очень точно отражает смысл произошедших событий.

Но это мы забегаем наперед.

Основным источником, который повествует о походе русов на Бердаа, будет повествование Ибн Мискавейха, записавшего свой рассказ со слов современников. Кроме него, мы имеем еще ряд известий восточных источников, преимущественно арабского происхождения, но рассказ Ибн Мискавейха наиболее подробный. Оговоримся сразу, что цитаты и вставки из сочинений восточных авторов мы немного разбавим рассказом об этом же событии в изложении Льва Рудольфовича Прозорова. Так сказать, для широты картины, чтобы можно было оценить все богатство восприятия, а заодно и разницу в сделанных выводах, которые получаются на основе одних и тех же документов. У нас произойдет что-то вроде диалога под эгидой «Источники говорят». В данный момент мы польстим ученому Льву и причислим его труды к письменным источникам, а то когда еще ему удастся поговорить на равных с мудрыми арабами!

Кроме того, мы постараемся изложить ход событий наиболее достоверно и, переставив местами некоторые эпизоды в повествовании Ибн Мискавейха, сделать его рассказ более правдоподобным. Ибо иногда, увлекаясь общей картинкой, он теряет в ней логическую цепь.

Получится или нет, судить вам. Сначала слово будет предоставлено арабскому историку.

Итак. Устройтесь поудобнее. Возьмите в руку кружку ароматного крепкого чаю. Глубоко вдохните его терпкий аромат, возможно приправленный тонкой ноткой чернослива или каких-то иных, диковинных трав. Сделайте глоток. Закройте на минуту глаза, затаите дыхание и прислушайтесь. Предания веков накопили свои воспоминания и теперь спешат ими поделиться. Сначала вы услышите, как разворачивается с глухим треском древний, пожелтевший от времени свиток. И увидите, что коричневые, выцветшие под давлением столетий, казалось бы, безжизненные буквы оживают, что в них трепещет и бьется душа, и перед вашим мысленным взором разворачивается целая картина. Начинают мерцать магические образы, и все это озаряется светом чарующих восточных сказаний. Оживают бесчисленные свидетельства битв, нападений, трагедий и разгромов. Появляется картина, в которой есть загадочные далекие страны, путешествия и походы, поражения и победы. Картина чести и отваги, боли и ненависти, предательства и жестокости. Вдохните эту смесь полной грудью, дайте волю фантазии и попытайтесь сами представить то, что произошло давным-давно на берегах Куры.

«В этом году отправилось войско народа, известного под именем Русов, к Азербейджану. Устремились они к Бердаа, овладели им и полонили жителей его.

Они (Русы) проехали море, которое соприкасается со страной их, пересекли его до большой реки, известной под именем Куры, несущей воды свои из гор Азербейджана и Армении и втекающей в море. Река эта есть река города Бердаа, и ее сравнивают с Тигром».

Наши предки не просто приехали к городу, а приехали, обладая точной, проверенной информацией, что в это время основных воинских сил, а с ними и самого правителя в Бердаа не будет. Это был наиболее удобный момент для захвата города и подчинения его себе.

Это не просто удачное стечение обстоятельств, не случайность, не надежда на авось, а твердая уверенность и трезвый расчет, к которым добавилось и хорошее планирование операции.

Когда отряд русов достиг города, мусульмане просто не восприняли их всерьез. Имя Свенельда им ни о чем не говорило. Мало ли кто там пришел! Видя, что пришельцев не так уж и много, командир гарнизона, нимало не напугавшись, решил самолично отвадить непрошеных гостей от города. Возможно, что он хотел прикрыться грозным именем повелителя Бердаа Марзубана и, припугнув им чужеземцев, отправить их восвояси.

Возможно, на кого-то такие вещи и действовали.

Поэтому командир гарнизона, не особо раздумывая, смело вышел навстречу русам, а заодно и собственной смерти.

«Было с ним триста человек из дейлемитов и приблизительно такое же число бродяг и курдов». А еще дополнительный резерв из «5000 человек на борьбу за веру. Были они (добровольцы) беспечны, не знали силы их (Русов) и считали их на одном уровне с армянами и ромейцами». Скорее всего, это было ополчение, состоящее из местных горожан, вооруженных чем попало, возможно, просто палками и камнями. Число их сильно завышено, к тому же многие из них могли быть просто любопытствующей толпой.

Занятно замечание автора о том, что они посчитали русских воинов на уровне «с армянами и ромейцами», то есть обозначив тех, кого они не боялись и считали воинами намного слабее себя. Теми, кого можно и палкой отогнать. Однако свою ошибку и профессиональные бойцы, и просто любопытные поняли очень скоро. Русы шутить не собирались, а слова восточного вельможи они просто пропустили мимо ушей. Мало ли что он болтает.

Они недаром проделали такой нелегкий путь. Теперь, когда воины Свенельда были так близко к желанной цели, разговорами и пустыми угрозами их было уже не остановить. Для них все это были игрушки, не принимаемые всерьез.

Драться так драться, они же не целовать мусульман пришли. И русы, несмотря на численное превосходство противника, атаковали его сами. В своей атаке они были прекрасны. Это была мощь, помноженная на силу. Поэтому быстрое нападение оказалось весьма удачным.

Дрогнуло под их всесокрушающим натиском восточное войско, не встречавшееся доселе с русами на поле боя. Дрогнуло и побежало без оглядки, спасая свои жизни.

Бежали все, кто мог бегать, только грязные пятки мелькали. У кого из беглецов было вьючное животное, тот с радостью им воспользовался, а остальные неслись сломя голову, соревнуясь с парнокопытными в выносливости и скорости. Бежали как военные, так и гражданские, и не было в этот момент меж ними различия. Были бы у этих бравых вояк погоны, так срывали бы их на ходу!

Бежали все, кроме гвардейцев — дейлемитов, ибо только они одни остались теперь на поле противостоять вражеской угрозе. Но не долго. Скоро и они все до единого пали под острыми мечами русов, которые добивали дейлемитов с победным азартом. Враг есть враг, и война есть война. Оставлять их в живых нападавшим не имело смысла. По тем же самым законам войны.

Одержав окончательную победу, русы вошли в дрожащий от страха город и легко овладели им, поскольку бегущие со всех ног паникеры даже не удосужились затворить за собой городские ворота. Зато они старались теперь запереть на все имеющиеся засовы двери своих домов, надеясь найти в них спасение и убежище.

Войдя в город, русы, в отличие от предыдущих набегов, не принялись грабить, убивать и насильничать, а успокоили жителей, сделав довольно оригинальное заявление: «Нет между нами и вами разногласия в вере. Единственно, чего мы желаем, это власти. На нас лежит обязанность хорошо относиться к вам, а на вас — хорошо повиноваться нам».

Ситуация складывается забавная — шли русы потрясти Бердаа и пощипать местное население, а на месте увидели, что можно не только разжиться барахлишком, но и весь город прикарманить. Для захватчиков все сложилось изначально настолько удачно, что их мысли приняли иное направление и потекли в другую сторону. Не банальный грабеж, а власть в регионе — вот что теперь занимало умы Свенельда и иже с ним.

Однако здесь необходимо сделать небольшую вставку и еще раз кое о чем напомнить. Пользуясь довольно подробным рассказом Ибн Мискавейха, мы изменим в нем ту последовательность происходящих событий, в которой строит свой рассказ арабский историк. Постараемся расположить их в более логичном порядке, и тогда действия главных героев будут объяснимы с точки зрения здравого смысла. Ведь вполне возможно, что ученый географ, будучи увлечен драматизмом этой истории, построил события так, как показалось удобным рассказать ему. Мы попробуем сделать то же самое, но только в обратном порядке, и восстановить более точную картину произошедшего.

Теперь продолжим.

Понятно, что отдавать просто так свои территории никто не собирался. Узнав о том, что случилось, правитель Бердаа Марзубан хоть и с опозданием, но спешит обратно, и не один, а по дороге домой собирает целую армию.

«Марзубан начал жизнь в горном полудиком племени, стал наемником, командиром наемников и, наконец, правителем Бердаа», — сообщает нам об этом человеке Прозоров. Что ж, здесь с «ведущим историком» не поспоришь!

Но одно сказать можно смело: Марзубан был воинственен, агрессивен, стремился к безграничной власти и в достижении ее не останавливался ни перед чем. А тут такая неприятность.

Он просто не мог долго оставаться в стороне от тех дел, которые закручивались в регионе, и позволить русам хозяйничать в Бердаа. Это был удар по его личному престижу.

«Собрал Марзубан ибн Мухаммед войско свое, воззвал к населению с призывом, и пришли к нему со всех окрестных земель добровольцы. Пошел он (Марзубан) во главе 30 000 человек, но не мог сопротивляться русам, несмотря на большое число собранных им сил, не мог произвести на них даже сильного впечатления. Утром и вечером он начинал сражение и возвращался разбитым. Продолжалась война таким способом много дней, и всегда мусульмане были побеждены».

Или другими словами того же рассказчика: «Подступили со всех окрестных земель к ним (Русам) мусульманские войска. Русы выходили против них и обращали их в бегство. И бывало не раз так: вслед за ними (Русами) выходили и жители Бердаа, и, когда мусульмане нападали на Русов, они кричали «Аллах велик» и бросали в них камни. Тогда Русы обратились к ним и сказали, чтобы они заботились только о самих себе и не вмешивались бы в отношения между властью и ими (Русами). И приняли это во внимание люди, желающие безопасности, главным образом это была знать. Что же касается простого народа и большей части черни, то они не заботились о себе, а обнаруживали то, что у них в душах их, и препятствовали Русам, когда на них вели нападение сторонники (войска) власти» (Ибн Мискавейх).

Чернь помогала своему правителю как могла, да все без толку.

Вот здесь к нам вновь подключается Лев Рудольфович с заявлением о том, что русы «к выходкам черни относились с редкостным стоицизмом и долготерпением, ограничиваясь тем, что разгоняли оборванных фанатиков». «Любопытно, — задается вопросом историк, — в ответ на какое нападение современный командир приказал бы расстрелять толпу и взял заложников среди гражданского населения? Правильно, читатель, на первое!»

Русы не хотят нагнетать ситуацию в городе, пока они еще надеются остаться там надолго и закрепиться, а поэтому проявляют редкостную терпимость и выдержку.

Сколько времени это продолжалось, нам неведомо. Однако терпение Свенельда и его гридней скоро иссякло. Да и кто сможет этот беспредел долго выдерживать? Получить булыжником по голове неприятно, и мы думаем, что мало кому хочется. А выдержка русов уже была на грани. Но пока еще виды захватчиков в отношении Бердаа оставались прежними и руки они не распускали. Они все еще надеялись удержать город за собой.

К репрессиям перешли русы лишь тогда, когда обнаглевшие горожане начали нападать на некоторых из них, отслеживать и убивать поодиночке. То есть посягнули на жизни завоевателей. Но даже перед тем, как обрушить карающий меч на головы смутьянов, русы сперва предложили горожанам покинуть Бердаа и отправиться под руку столь горячо любимого ими правителя. Но мусульмане были настойчивы и неутомимы и с упорством, достойным лучшего применения, продолжали резать незваных гостей, поскольку привыкшая к безнаказанности чернь даже не обратила внимания на это их предложение. Да и остальные жители города не восприняли его всерьез. А зря, ведь это помогло бы избежать многих неприятностей.

Когда русы поняли, что в этом городе им закрепиться не удастся, тогда они полностью изменили свою тактику. Жалеть, сочувствовать и проявлять терпимость к своим новоявленным подданным уже не имело смысла, и вот тут, избалованные терпением воинов Свенельда, мусульмане увидели перед собой совсем иное лицо заморских пришельцев.

Перемену в целях и настроениях завоевателей заметить несложно.

Однако мы забежали немного вперед. Давайте обо всем по порядку.

Чем же занимался все это время храбрый Марзубан? А пока только тем, что бессмысленно и бестолково растрачивал свои силы. В открытом и честном бою русов было ему не взять, а постоянные поражения подрывали авторитет правителя как вождя и веру его бойцов в свои силы. Но на войне всегда есть место случайности, которая запросто может изменить весь ход событий.

И вот когда уже мусульмане утомились от бесполезных боев и бесчисленных потерь, когда они уже начали опускать руки, в стане русов произошло то, что на первый взгляд выглядело банальностью, но последствия этого события оказались воистину судьбоносными.

Все было просто до безобразия. В Бердаа царило изобилие, в том числе и различных диковинных плодов, которых русы раньше и не видывали, тем более в таком количестве. Для Востока это дело обычное, а вот гридням Свенельда подобное разнообразие было впервой. О том, что сии фрукты собой представляют, суровые воины и понятия не имели, а попробовать такую красоту на вкус соблазн был велик. Какие дозрели, а какие нет, какие из них съедобны, а какие опасны, русы могли и не знать. А потому, дорвавшись до экзотики, они наелись не того, чего было нужно, многие заболели и ослабли, а некоторые даже умерли. Эпидемия распространилась стремительно, болезнь косила завоевателей направо и налево. Возможно, что это была дизентерия.

Бойцы, переносившие на ногах самую крутую боль и с легкостью преодолевавшие тяжелые невзгоды, не смогли справиться со своим расстроенным желудком. Некоторые дружинники уже едва двигались. Другие, пожадничавшие и обожравшиеся диковинными фруктами, валялись на земле и были совершенно небоеспособны. Какая война, только успевай в кусты бегать да портки скидывать. А для воина нет ничего позорней такой доли. Уж лучше почетная смерть в бою, от вражьего клинка.

Но есть и иная версия. Женщины города, прибегнув к коварству, стали травить русов различными ядами. За что и были, как только такое дело раскрылось, наказаны лютой смертью.

Хотя одно другому совершенно не мешает. Восток — дело тонкое.

Марзубан быстро получил известия об этих событиях от горожан. Был он воин опытный и хитрец прожженный, поднаторевший в разных восточных коварствах. А поэтому он изменил тактику, или, как говорит ученый араб, «обратился он к уловкам и военной хитрости». Марзубан размышлял недолго, поскольку самая простая из всех военных хитростей довольно быстро пришла ему на ум.

Засада! И как это он раньше не догадался? Да, наверное, потому, что просто безгранично верил в себя и надеялся на силу и наглость. Теперь времена изменились. Теперь в ход пошли хитрости и тонкости. А что может быть лучше хорошей засады, да еще темной ночью? На взгляд Марзубана — ничего.

Теперь осталось дело за малым, поскольку требовалось заманить русов в подготовленную западню.

Начало операции было традиционным:

«Он сговорился с войском своим, что они первые сделают нападение». Все новое — это хорошо забытое старое, поэтому русы и не удивятся такому началу. «Когда же русы пойдут в контратаку, то он (Марзубан) обратится в бегство, а вместе с ним побегут и они (мусульмане) и этим возбудят надежду у русов на победу над регулярными войсками и мусульманами». В этом тоже не было ничего нового и революционного, подобная тактика стара как мир. И не факт, что русы на нее клюнут. Но надежда умирает последней, и Марзубан решил рискнуть.

Дальнейшее описание боя в исполнении Ибн Мискавейха вызывает лишь улыбку!

«После того как они приступили к выполнению этой хитрости, Марзубан и его войска выступили вперед. Вышли и русы, начальник их сидел на осле; вышли и воины его и построились для битвы. Вначале все шло как обычно. Побежал Марзубан, побежали и мусульмане, и русы стали преследовать их». Все шло как обычно!

Вот такой был последнее время привычный для обоих противников порядок боя!

Правда, в этот раз бегство было запланировано заранее, и график его прохождения утвержден лично вождем. Но не все оказалось так просто, как оно выглядело на бумаге. Преследуя врага, русы уже миновали место устроенной им мусульманами западни, а «воины Марзубана все продолжали бежать». Темп бегства постепенно возрастал, и остановки, даже временной, чтобы воины ислама могли дух перевести, не предвиделось. Марзубан кричал и «всячески убеждал их вернуться к битве. Но не сделали они этого, ибо страх овладел их сердцами».

Было понятно, что если воинство не остановится, то вся затея правителя погибнет, а вместе с ней и те, кто сидел в засаде, ибо надежды на то, что они одни справятся с русами, не было никакой.

Ситуация становилась критической. У Марзубана оставалось последнее средство — броситься в гущу беглецов и остановить свое воинство, а затем личным примером увлечь за собой в атаку. Так он и поступил.

«Тогда устыдилась большая часть дейлемитов, и они возвратились, мы снова напали на русов и закричали (условленный знак) засаде. Вышли тогда те, кто был сзади русов, мы устояли в битве с ними и убили из них 700 человек. Среди убитых был и начальник их». Количество убитых русов оставим на совести автора. Он хоть араб и ученый, но либо сильно доверчивый, либо у него проблемы с точными науками. По крайней мере со счетом, ибо сразу видно, что предпочтение свое он отдал наукам гуманитарным.

Если кто из начальников и погиб, так это точно не Свенельд. А вот если это был родственник Игоря, то тогда вполне объяснимым становится злорадство Ибн Мискавейха. Однако имя погибшего не указано, а потому определить, кто же это был такой, уже нет никакой возможности. «Оставшиеся (в живых) ушли в крепость, где они поселились и куда свезли в большом количестве пищу и много запасов и где поместили они своих пленников и свое имущество».

Потери русов от болезней и сражений становились все более ощутимыми, а теперь к этому добавилась еще и потеря вождя. Скорее всего, именно после этого столкновения между дружиной и войсками Марзубана изменилась и сама цель похода. Теперь, после таких потерь, не могло быть и речи о том, чтобы удержать город за собой. Нужно было готовиться к отходу. А для этого необходимо было набить ладьи добычей, иначе терялся смысл всего похода. Зачем, спрашивается, ходили?

С этого момента гридни с воеводой затворились в городе и, укрывшись за толстыми стенами от неприятеля, уже не покидали его.

«В то время как Марзубан находился с русами в состоянии войны и не мог взять их военной хитростью, а только осадой, пришло к нему известие о выступлении Абу-Абдуллаха Хусейн ибн-Саида ибн-Хамдана в Азербейджан, о прибытии его в Сальмас и о соединении его с Джафаром ибн-Шакуией Курдом, который был во главе хадаянитских отрядов».

Ситуация для правителя Бердаа, мягко говоря, осложнилась.

Ведь кроме засады, ничего более хитрого стратег Марзубан в борьбе с русами придумать не сподобился. А о том, чтобы брать город штурмом, он и мечтать не мог, поскольку высоту и толщину его крепостных стен знал лучше других. Русов он и в чистом поле одолеть не смог, а уж если дойдет до боя на стенах...

А тут еще новая напасть. Почуяв его слабость, объединились против Марзубана и другие отчаянные головорезы, жаждущие добычи и власти. Всем захотелось оторвать по куску от его пирога.

«Марзубан вынужден был оставить против русов одного из своих военачальников во главе 500 дейлемитов, 1500 курдских всадников и 2000 добровольцев, а сам отправился в Авран, где и встретил Абу-Абдуллаха».

Может быть, для него это был наилучший выход. Правитель отправился воевать с тем, кто был ему по силам, оставив своих военачальников самих разбираться с ситуацией под Бердаа. Хотя о том, чтобы овладеть городом штурмом, даже речи не было, так, в блокаде подержать.

А в городе по-прежнему было неспокойно. Несмотря на неоднократные предупреждения новой власти, чернь все не унималась, играя на нервах захватчиков, и тогда «возвестил глашатай русов: «Не должен оставаться в городе ни один из жителей его». Дали мусульманам отсрочку на три дня от дня этого объявления. И вышли все, у кого только было вьючное животное, которое могло увезти его, жену и детей его. Таких ушедших было немного. Пришел четвертый день, и большая часть жителей осталась».

Видимо, они не поверили в серьезность угроз и за это жестоко поплатились. Русы предоставили им шанс спасти свои жизни, благородный жест был отвергнут, и тогда пришельцы вновь показали им свое истинное лицо. Лицо воина-победителя, который находится в чужой и далекой ему стране. «Тогда русы пустили в ход мечи свои и убили много людей, не сосчитать числа их». Гридни Свенельда закипали от ненависти. Ненависть уже давно требовала выхода, жгла грудь и, наконец, прорвалась наружу. Устав держать нервы в кулаке и изъясняться словами, дружина преподала местному населению наглядный и кровавый урок. На улицах города появились «охотники за головами». Огромные, как башни, силачи, с угрожающе перекатывающимися буграми мышц, не ведавшие ни сочувствия, ни жалости, устроили жестокое избиение черни, карая смертью всякую попытку сопротивления. Зрелище было страшное. Беспощадная, яростная экзекуция отзывалась лишь пронзительными и бессильными криками в затхлой нищете скученных восточных закоулков.

Теперь, когда на улицах Бердаа ручьями лилась кровь их единоверцев, а не знающий усталости меч руса карал направо и налево, не разбирая вины и пола, мусульмане уже не спешили попасться русам на глаза. Наоборот, каждый из них предпочитал укрыться понадежнее, забиться в уголок и переждать нежданную грозу.

Это было первое карательное действие, направленное на жителей города, однако далеко не последнее, суровое, но действенное. После этого ничего и никому уже объяснять было не нужно.

«Когда убийство было закончено, захватили они в плен больше 10 000 мужчин и юношей вместе с женами, женщинами и дочерьми.

Заключили русы женщин и детей в крепость внутри города, которая была шахристаном этих людей (русов), где они поместились, разбили лагерем свои войска и укрепились. Потом собрали мужчин в мечети соборной, поставили к дверям стражу и сказали им: «Выкупайте себя».

Началась тактика выжженной земли. План русов закрепиться в регионе потерпел крах, теперь им нужно было спешно пополнять свои кошельки, чтобы вернуться домой не с пустыми руками.

Сначала дружина прикинула, во сколько оценить голову потенциально здорового правоверного мужчины. А как только расценки были установлены, то сразу начались торги.

«Был в городе христианский писец, человек большой мудрости, по имени Ибн-Сам'ун; поспешил он с посредничеством между ними. Сошелся он с русами на том, что каждый мужчина из них (жителей Бердаа) выкупит себя за двадцать дирхемов. Согласно этому условию выкупили себя наиболее разумные из мусульман, остальные отказались и сказали: «Единственно, чего желает Ибн-Сам'ун, это уравнять мусульман с христианами в уплате джизьи».

Исходя из слов Ибн Мискавейха, можно сделать вывод, что большинство мусульман повели себя неразумно. Они во всем видели лишь покушение на свою религию, на свои права и упорно не желали называть вещи своими именами. Их тупое упрямство уже не давало положительного результата, скорее даже наоборот. Своим поведением они только провоцировали русов. И этой цели они добились с лихвой. Видимо, не слышали горожане старинной русской поговорки: «Не буди лихо, пока оно тихо». А потому и не заметили, что лихо уже просыпалось, уже продирало глаза и сладко потягивалось. Совсем скоро оно встанет во весь рост, и вот тогда жителям Бердаа мало не покажется.

А пока жадность противостояла беспечности.

«Уклонился Ибн-Самун (от переговоров), отсрочили русы убийство этих людей (жителей Бердаа), только по причине жадности к тем немногим ценностям, которые они рассчитывали получить с мусульман». Однако жадность была не только со стороны русов. Их можно понять — они собирались домой, а местные жители до последнего надеялись обойтись малой кровью, и многие из тех, у кого возможность откупиться была, жалели свое добро, надеясь обмануть «доверчивых» пришельцев.

И вот теперь лихо проснулось, а хлебать его пришлось всему городу.

«После того как не выпало на долю русов ничего, подвергли они мечу и убили всех до последнего человека, кроме небольшого числа, кто убежал по узкому каналу, по которому проходила вода к соборной мечети, и кроме тех, кто выкупил себя с помощью богатств, принадлежащих ему. И часто случалось, что кто-нибудь из мусульман заключал сделку с русом относительно той суммы, которою он выкупал себя. Тогда рус шел вместе с ним в его дом или его лавку. Когда хозяин извлекал свое сокровище и его было больше, чем на условленную сумму, то не мог он оставаться владельцем его, хотя бы сокровище было в несколько раз больше того, на чем они сговорились. Он (рус) склонялся к взысканию денег, пока не разорял совершенно. А когда он (рус) убеждался, что у мусульманина не осталось ни золотых, ни серебряных монет, ни драгоценностей, ни ковров, ни одежды, он оставлял его и давал ему кусок глины с печатью, которая была ему гарантией от других» (Ибн Мискавейх).

Вот так, и никаких вопросов о нефти. Сокровища и богатство, а больше ничего. Правда, взамен материальных благ жителям выдавали глиняную печать, но она была не столько символом безопасности, сколько символом того, что брать с этого человека уже нечего. И тратить на него впустую время и силы абсолютно незачем.

Тут что-то хлопнуло, полыхнуло, громыхнуло, а затем раздался недовольный оклик, немного напоминающий рык. Извиняемся, мы просто запамятовали, что в диалоге источников всегда присутствует несколько сторон, а Льва Рудольфовича и его мнение мы, увлекшись событиями, обошли. Исправим ошибку. Как говорится, аудитория у ваших ног, Лев Рудольфович, насладитесь.

Тут он и начал: «Для руса-воина тех времен завоевание было не разбойным налетом и возможностью личного обогащения. Оно не только давало права, но и накладывало обязанности по отношению к завоеванным. Русы присваивали лишь — «что с бою взято, то свято» — имущество разбитой и как бы замененной ими воинской знати. Мирное же население облагалось данью, часто — не очень тяжелой».

У «ведущего историка», как всегда, своеобразный взгляд на проблему, и при этом он считает его единственно верным, а потому, преисполнившись уверенности в своей правоте, Прозоров продолжает монолог:

«Русы, по словам Ибн Мискавейха, свое слово сдержали и «вели себя выдержанно». Из описания событий можно заключить, что это еще мягко сказано».

В противовес возмущенному Льву послушаем мнение не менее возмущенного араба:

«Таким образом, скопилось у русов в городе Бердаа большое богатство, стоимость и достоинство которого были велики. Овладели они женщинами и юношами, прелюбодействовали с теми и другими и поработили их».

Насчет юношей Ибн Мискавейх явно погорячился. Поработить, продать в рабство — да, это святое, а вот до подобного разврата на Руси в те времена еще не докатились. Для гридней Свенельда такое поведение было бы несусветной дикостью. Не знали тогда русы ничего о демократических ценностях, а потому к мальчикам не присматривались. Грубы и темны, видимо, были наши предки, тонкой душевной организацией не отличались. Оставим весь пассаж про юношей на совести того, кто его сочинил. Однозначно, что сделал это географ для нагнетания жути, хотя, может быть, те, кто приходил в Бердаа раньше, так и поступали с местным населением. Вот и решил Ибн Мискавейх, что русы не отличаются в своих пороках от завоевателей прошлых лет. И ошибся.

Русским витязям хватало и женских прелестей, а юношей они оставили на продажу, ценителям и эстетам.

Теперь на повестке дня встал другой не менее важный вопрос: а как все это имущество, добытое непосильным трудом, вывезти к себе домой? Задерживаться дольше в городе уже не имело смысла.

«Когда уменьшилось число русов, вышли они однажды ночью из крепости, в которой они пребывали, положили на свои спины все что могли из своего имущества, драгоценностей и прекрасного платья, остальное сожгли. Угнали женщин, юношей и девушек столько, сколько хотели, и направились к Куре. Там стояли наготове суда, на которых они приехали из своей страны; на судах матросы и 300 человек русов, с которыми поделились они частью своей добычи и уехали. Бог спас мусульман от дела их» (Ибн Мискавейх).

Вот так, ни много ни мало, заканчивает свое повествование Ибн Мискавейх. В различных интерпретациях эта же фраза будет упоминаться и другими арабскими историками и географами.

Якут (ум. в 626 г. = 1229 г.), автор географического словаря, в главе о русах посвящает их походу на Бердаа следующие несколько строк: «И они (русы) — те самые, которые в течение года владели Бердаа и опустошили его, пока Аллах не освободил его и не погубил их». Он же дает информацию о том, что русы сумели удерживать город в течение целого года.

Моисей Каганкатваци, живший в конце X века, был родом из Каганкайтука, селения, которое было близко расположено от города Бердаа, мог вполне быть современником и даже свидетелем интересующих нас событий, поэтому его рассказ наиболее ценен для нас. Сообщая о сроке пребывания русов в Бердаа, он определяет его в шесть месяцев. Надо думать, что эта цифра является более точной, чем сообщение Якута о целом годе пребывания Бердаа под властью захватчиков.

Рассказ Моисея не долог, а поэтому мы можем поместить его целиком: «В то же время с севера грянул народ дикий и чуждый — Рузики; не более как в три раза они подобно вихрю распространились по всему Каспийскому морю до столицы Агванской, Партава. Не было возможности сопротивляться им. Они предали город лезвию меча и завладели всем имуществом жителей. Тот же Салар осадил их, но не мог нанести им никакого вреда, ибо они были непобедимы силой. Женщины города, прибегнув к коварству, стали отравлять русов; но те, узнав об этой измене, безжалостно истребили женщин и детей их и, пробыв в городе 6 месяцев, совершенно опустошили его. Остальные, подобно трусам, отправились в страну свою с несметной добычей».

Про трусов опустим. Это кричат вслед любому победителю после драки проигравшие, утирающие кровь на разбитом вдрызг лице в тайной надежде на то, что он уже не вернется. И еще кулаком вслед грозят, пока тот не видит. Моисей просто дал выход своим личным эмоциям. А русы просто поступили как люди, выполнившие свою работу, пусть и кровавую, и по окончании ее с чувством выполненного долга отправились восвояси.

Но тут опять встревает Лев, который Рудольфович. Писатель вновь радует нас высоким слогом и отвечает разом всем восточным мудрецам и историкам, вместе взятым. И опять как-то невпопад отвечает, будто и не их тексты он читал, не их труды осмысливал. Зато, как всегда, уверенно и бодро: «Мы поверим фактам, сообщаемым Ибн Мискавейхом, летописью, тем же Диаконом. А факты говорят, что расширение границ Руси, стяжание славы и жертвенное Служение ратным Богам были бесконечно важнее русам, чем набивание седельных мешков окровавленным барахлом».

Кому тут верить — нестяжателю Льву или целой плеяде восточных историков и географов — выбирайте сами. Каждый волен верить в то, что сам захочет. А мы же вновь приведем цитату одного очень уважаемого человека, чье имя, в отличие от имени Прозорова, вписано золотыми буквами в мировую историю культуры. «Проклятый народ этот разорил все государство Бердаа и расхитил сей город, исполненный сокровищ» — так охарактеризовал этот рейд персидский поэт XII века Низами. Есть ли после этого какие-либо вопросы? А если и есть, то только к «ведущему историку».

И заметьте, что о том, что наши предки в Бердаа добывали нефть, не упомянул ни один из восточных авторов. Все их деяния расписали в подробностях, даже то, что они не делали, им приписали, а вот про добычу полезных ископаемых — ни слова! Да и на Руси в тот год нефть так и не появилась. А что было в этом сложного? Загрузили три лишних сосуда черного золота, да и привезли Игорю в подарок — на, княже, экспериментируй на здоровье. А так получается, что за полгода оккупации они распоряжение своего повелителя даже и не попытались выполнить. Но у Прозорова логику читателям искать не надо, точно так же, как русам сокровище у людей с глиняными печатями.

Для Бердаа это был конец. Своим набегом, хоть и не очень удачным, русы нанесли ему смертельный удар и положили начало упадку города. От этого погрома «Багдад Кавказа» так никогда и не оправился. Ущерб, нанесенный ему русами в 943—944 годах, оказался очень тяжелым, почти непоправимым.

Арабские географы, рассказывая о Бердаа, так и говорят, что его описание относится к временам, предшествующим набегу русов, а теперь город в состоянии упадка и даже разрушения. В этом отношении очень показателен рассказ Ибн-Хаукаля. Он писал в 70-х годах X века, приблизительно через тридцать лет после похода дружины Свенельда на Бердаа. Ему-то и принадлежат слова: «Был он (Бердаа) в предшествующее (нам) время более славным и прекрасным, чем теперь».

В настоящее время город уже не существует. Остались лишь развалины, лежащие недалеко от впадения Тертера в Куру. Имя Бердаа сохранилось в селении, которое располагается рядом с развалинами когда-то большого и богатого города. О Бердаа сохранились рассказы как в армянской, так и в арабской историко-географической литературе.

Ибн Мискавейх, ища причину подобной катастрофы, говорит о том, что огромное население города частью бежало, частью было захвачено в плен и обращено в рабство, а частью просто перебито. И в итоге жить в городе стало некому. После такого набега те, кто смог убежать, возвращаться просто не хотели, поскольку боялись повторения подобного нашествия.

А Абу аль-Фарадж, говоря о походе русов в Бердаа, даже обозначает их потери и называет цифру в 20 000 убитых. Правда, откуда он изыскал такие удивительные данные, история умалчивает.

На этом мы и закончим рассказ о походе Игорева войска на Восток и оставим некогда цветущий город в полном упадке, с разрушенными строениями, малочисленным и бедным населением в округе.

Однако есть еще один взгляд, без которого нам никак не обойтись. Это не ученый араб, не русский теоретик язычества, а продвинутый советский историк Л.Н. Гумилев. Его идеи мы оставили на десерт. Ничего нового к рассказу он добавить все одно не мог, зато его резюме выглядит весьма впечатляюще. Ибо именно его, пусть и нелепая, теория вновь отправляет нас к хазарам.

«В 943—944 гг. уцелевших русских воинов хазарские иудеи бросили в Арран (Азербайджан), где засели дейлемские шииты.

Русы при высадке разбили войска правителя Аррана Марзубана ибн-Мухаммеда и взяли город Бердаа на берегу Куры. Марзубан блокировал крепость, и в постоянных стычках обе стороны несли большие потери. Однако страшнее дейлемских стрел и сабель оказалась дизентерия. Эпидемия вспыхнула в стане русов. После того как в одной из стычек был убит предводитель русов, они пробились к берегу и уплыли обратно в Хазарию.

Итак, за три года союза с царем Иосифом русы потерпели два тяжелых поражения и потеряли много храбрых воинов. Но даже если бы они победили, то победа ничего бы им не дала, потому что закрепиться в Малой Азии или в Закавказье было невозможно, да и не нужно. Обе войны были проведены исключительно в интересах купеческой общины Итиля. Казалось, что славяно-русы должны разделить горькую участь тюрко-хазар».

От этих строк плакать хочется.

А после хочется спросить: ну почему? Почему такому маститому деятелю от науки все видится только в черном цвете?

В противовес приведем мнение менее известного, но не менее кропотливого исследователя М.И. Артамонова, который недвусмысленно указал: «Конечно, ни о каком подчинении Руси хазарами в Х веке не может быть и речи. Здесь мы имеем совершенно явное извращение действительности, вполне понятное в устах хазарского еврея, стремящегося возвеличить Хазарию».

Так что к этому моменту Русь была сильна, никому не подчинена и при этом наводила все больший ужас на соседей, включая и пресловутый каганат. Хазары просто не могли не оценить потенциального могущества этого быстро растущего государства.

Игорь, как и Осколд, как и Олег, стремился к неуклонному росту своих земель. Только вот возникает закономерный вопрос: а за счет кого? С Византией получалось договориться, а покорить ее не было никаких шансов. К тому же походы на нее частенько давали большой и стабильный доход, хотя и не обходилось без накладок.

С печенегов взять нечего, а между Русью и Волжской Болгарией лежат земли вятичей, да и не мешают пока русам «серебряные болгары».

А потому взгляд киевских князей все чаще останавливался на Хазарии. Войскам и топать поближе, а проблем у каганата хватало, как внешних, так и внутренних. Что, собственно, и не давало ему возможности вновь прочно встать на ноги и при этом самому поставить на колени соседей. К тому же под властью Хазарии находились те же земли вятичей, присоединить которые к своим владениям было бы для Игоря наиболее правильным шагом. Одно племя, один язык, одна вера — с таким народом проще договориться и легче удержать в подчинении. Пусть и не сразу, но это не так сложно, как иметь дело с мусульманами и пытаться оторвать клочки земли по Каспию, из которых могут в лучшем случае получиться только военные базы.

Опять же, налоги. Ведь налоги платили не только туземцы, завоеванные хазарами.

Было два основных источника доходов в казну Хазарского государства: таможенные сборы и налоги, поскольку иностранные купцы платили десятипроцентную пошлину по стоимости.

А безопасность торговли была главной целью хазарской политики.

Русь же стремилась к контролю над важнейшими торговыми путями. Это только в книжках Прозорова русские бескорыстны, что подразумевает — недалеки. Им бы все драться ради драки, клятвы различные давать и принимать да удаль свою молодецкую показывать, а торговля — это все так, баловство, не для них. Это для слабаков и прочих меркантильных людишек, которые пекутся о своем благополучии и процветании державы. А ведь уровень жизни был важен и тогда, и каждый человек был не прочь его улучшить, так же как и любой правитель повысить благосостояние своего государства. В том числе и за счет торговли. И это были не только хазары. Все и всегда хотят жить хорошо. Хотя Лев Рудольфович к этой категории не относится.

Вряд ли хазарский царь Иосиф был доволен тем, как идут дела в Киеве, как укрепляется его «данник», готовый вот-вот выбраться из-под его дружественной опеки и дать ему самому увесистую затрещину. Но отдать команду легкому на подъем «достопочтенному» Песаху, чтобы он повторил свой же рейд на Киев, каган не спешит. А что же ему в этом случае мешает?

А то, что даже если «отважный» Песах уйдет воевать на Запад, добросовестно подчиняясь команде, то уже никогда обратно на берега Волги не вернется. Так и останется навечно под стенами Киева, и то, если до них дойти сумеет. И все, кроме Гумилева, это прекрасно понимают.

За истекшие пять лет внешнее положение еврейской общины Итиля осложнилось. К этому моменту прекратилась не только торговля с Багдадом вследствие победы Бундов, но и китайская торговля сильно пострадала от этих неурядиц. Главный приток капиталов был нарушен и практически иссяк. А деньги были именно тем инструментом, с которым лучше всего умела управляться руководящая верхушка Хазарии. Другому эти люди обучены не были.

Для самого кагана деньги тоже значили много. На них он мог купить энтузиазм гвардейцев, симпатии соседей-кочевников и даже любовь жены, если потребуется.

Исходя из этих обстоятельств, каган Иосиф даже если бы очень сильно горел желанием, то и тогда не смог бы организовать поход на Русь, а ведь в этом случае отсрочка не шла ему на пользу, и он должен был это понимать.

Хазария трещала по швам — какие там русские данники, очнитесь, господа историки!

С другой стороны, если бы Иосиф обладал хотя бы половиной талантов Святослава, тогда Хазария бы выстояла, а самого Святослава никогда бы не появилось.

Ведь посадить на цепь огромного, молодого, здорового и растущего хищника еще можно, а вот приручить — увы, нет. Для этого нужно быть гораздо сильнее, чтобы все время контролировать ситуацию, а также иметь время и терпение. Ни того, ни другого, ни третьего в распоряжении хазарского кагана не имелось. Да и сам он не был фигурой столь выдающейся, чтобы все это проделать.

Византия. Вторая сила, с которой Руси приходилось все время считаться. Но и дела шли пока не шибко хорошо. Империя смогла победить Игоря первый раз, но отвадить его надолго от своих границ у ромеев не получилось. Не было и у них таких сил, поэтому и предпочел император откупиться. Сейчас наступал тот период в истории Византии, когда ей самой нужны были все ее резервы.

Силы греков были скованы наступлением на Киликию и Сирию, где в 965—966 годах базилевс — воин Никифор Фока взял Мопсуестию, Тарс, завоевал Кипр и дошел до стен «великого града Божьего» — Антиохии. Эти победы стоили дорого. В Константинополе, начиная с 965 года, в течение трех лет царил голод, а цена хлеба поднялась в 8 раз. Популярность правительства падала.

Так что сила молодого государства Русь возрастала все больше, а укоротить ее было некому, поскольку даже печенеги были увлечены иными целями. Киевские правители умело пользовались ситуацией.

Для тех, кто еще до сих пор продолжает сомневаться в самостоятельности Игоря как правителя, хотим привести несколько выдержек из договора Игоря с Византией, которые изложены в труде Татищева. Все эти документы подразумевают лишь одно: государство Русь — мощная независимая держава, а Игорь практически равный базилевсам правитель. И если бы князь был подвластен любому из хазарских каганов, то он не просто не мог, а не имел ни прав, ни сил на подписание таких договоренностей, ибо это зависело уже не от него. Ведь не только каган Иосиф, но и византийские императоры скрупулезно отслеживали все изменения во внешней политике и с кем попало никаких договоров подписывать бы не стали. Охота честь свою марать. После этого не отмоешься, а Византия в этих делах была ой как щепетильна.

Послы русские так о себе и заявляют: мы «посланные от великого князя русского Игоря, и от всех светлых князей русских, и от всех людей Русской земли. И от тех повелено нам обновить ветхий мир, а ненавидящего добра и враждолюбца диавола разорить, и утвердить многие годы бывшую между греками и Русью любовь». И при чем тут хазары? Их нет и в помине, а как может вассал заключать столь важный договор без высокого соизволения сеньора?

Следующий пункт: «И надлежит запретить князю словом своим приходящим сюда руси, да не сотворят в селах и в стране нашей коего вреда, но, приходя, пребывают у святого Мамы».

Игорь своим словом, в которое византийский император безоговорочно верит, должен запретить Руси приходить и разорять земли Империи. Это значит, что авторитет Игоря достаточно высок. Если же он всего лишь пешка в игре Иосифа, то зачем тогда слова? Какая на них надежда? Одно пустословие. А базилевс знал, о чем просил.

«Когда же придут черные или болгары воевать на страну Корсунскую, то великому князю русскому их не допускать, чтобы не учинили вреда оному пределу». Ага, князь Игорь без соизволения Божественного может оказывать вооруженную помощь соседнему государству, у которого напряженные отношения с каганатом. И это верноподданный Хазарии?

«Ежели наше царство пожелает от вас войска на неприятелей наших, тогда потребуем от великого князя вашего письмом и пошлет к нам, сколько хотим, да уведают чрез то иные страны, какую любовь имеют греки с Русью». По этой статье договора Игорь вообще может задействовать свои войска в чужих землях. Тоже не похоже на покорного вассала. Какой смысл в этом пункте договора, если киевскому князю перед этим придется консультироваться с царем Иосифом? А пока идут консультации на самом высоком уровне, может и надобность в вспомогательном корпусе отпасть. Или же каган вовсе не разрешит Игорю оказать помощь соседу. Что тогда базилевсу с этой бумажкой делать? Для каких нужд ее использовать?

«Царь Роман послал к Игорю знатных бояр с просьбою, чтоб не ходил, а договоренное с Олегом взял за все годы. А также и к печенегам послал злата много и парчи». Это разговор правителя с равным себе государем, а не с чьим-то данником. Игорь забирает свой налог, да еще с процентом для печенегов, на которых Роман хотел сэкономить.

Вы можете прочитать этот документ хоть слева направо, хоть справа налево, выучить назубок сей договор Игоря с Византией, невзирая на то что он достаточно объемен и подробен, но ни одного упоминания о хазарах в нем не найдете. В нем нет вообще ничего, что могло пойти бы каганату на пользу.

«Остается непонятным, когда и при каких условиях он сумел подчинить себе русских князей до такой степени, что они превратились в его подручников и слуг, отдававших жизнь за чуждые им интересы» (Л. Гумилев).

Как говорится, вы сначала разберитесь, господин теоретик, а потом выводы делайте. А то все наоборот. Сначала выводы, а только потом: «остается непонятным». Меньше нужно «Кембриджским анонимам» доверять, а русские летописи читать внимательнее.

А нам бы все только свое, русское, ругать.

Обращаясь к классике, подведем итог: «Хватит делать дураков из расейских мужиков!»

Забавно, но эту главу можно было бы смело назвать так — «Между двух Львов». Ибо для одного из них, Прозорова, Игорь «Сын Сокола» — это «ясное солнце государственного и полководческого гения», и никак не меньше. А для другого Льва, в смысле Гумилева, он всего лишь жалкая марионетка в жадных руках хазарского кагана Иосифа. Хотя для государственных деятелей Древней Руси в этом нет ничего необычного. В историографии всегда существовали полярные оценки их роли в отечественной истории. Князь Святослав и его сын Владимир, Олег Вещий и Александр Невский — каждого из них эта проблема коснулась в полной мере.

Казалось бы, разобрались мы со всеми загадками. Ан нет.

На одном из сайтов попалась нам такая занятная версия. Это уже не Гумилев, это вообще клиника, поэтому приведем ее целиком:

«944 г. Игорем и Свенельдом организован поход на Константинополь. Это не война, а ее полномасштабная имитация. Поход возглавляет не Игорь, которому после авантюры 941 г. не доверяют, а воевода Ольги — Свенельд. Цель похода — восстановление торговых отношений с греками, а вдохновители похода — торговая партия, ведь полюдье не прекращается, дани собираются, а сбыта нет уже четвертый год. Армия идет посуху, а сопровождающий ее флот — только притворяется боевым. На самом деле сотни и сотни судов везут четырехлетние торговые запасы, и задача руководителей похода обеспечить доступ этих товаров на рынки Константинополя. Именно поэтому варяги-русь с такой легкостью идут на переговоры. Армию по летописи возглавляет Игорь, однако Игоревы дружинники ничего не получили от византийского откупа, тогда как Свенельдовы ходят изодеты оружием и одеждой».

Такие перлы, что просто нельзя пропустить. Флот русов притворяется боевым!!!

Льва Рудольфовича от таких откровений мог бы удар хватить. Аккуратней надо быть с такими заявлениями. Попадется Прозорову на глаза, Лев рыкнет так, что мало не покажется!!!

Рассказали бы такое мусульманам, что жили в IX—X веках на Каспии, вот бы они удивились. Может, они до этого просто чего-то не поняли, думали, что флоты русов их грабить приплывали, а на самом деле те к ним по торговым делам заявлялись? Шкурки сбывать?

И ничего, что в тексте договора с Византией на Свенельда даже намека нет.

Есть ли смысл тогда остальной бред комментировать?

Наши едут в Константинополь залежалый товар сбывать, а для удачной торговли мы не только свои дружины, вооруженные до зубов, подняли, но и печенегов подключили. Наверное, для того, чтобы ромеи нам на торжище места лучшие выделили, к качеству товара меньше придирались да срок годности не проверяли. А может, чтобы таможня поскорей дала «добро».

Это называется «выездная торговля».

Кстати, надо отметить, что в том году она удалась на славу!

Подвести итог этого опуса хочется словами Татищева: «доказательствами опровергается, и неведение истории русской обличается».

Хотя вот это маленькое четверостишие подойдет сюда ничуть не хуже:

Догонит ли в воздухе — или шалишь! —
Летучая кошка летучую мышь,
Собака летучая кошку летучую?
Зачем я себя этой глупостью мучаю!

(В. Высоцкий)

Следующим крупным событием, случившимся на Руси, стало убийство князя Игоря. В прошлой книге мы его тоже подробно разбирали, казалось бы, все версии проверили, но упустили один аспект. В деле появился хазарский след. Поэтому разберем сразу еще одну версию, предлагаемую нам Гумилевым.

Начнем, как всегда, с того, что всем известно.

«Начал Игорь пребывать в Киеве, имея мир со всеми странами. И с приближением осени начал мыслить идти на древлян, желая возложить большую дань» (Татищев).

Вот, казалось бы, с этой простой и достаточно понятной новости у нас начинаются новые сказки ученого Льва. Того, который Николаевич.

Снова: хазары, интриги, заговоры, измена, слезы и кровь. Как сказал бы Татищев, «здесь же разные обстоятельства несведущим наносят сомнительства».

«В 945 г. Игорь был вынужден собрать с древлян двойную дань, без участия большей части своей дружины. За это он заплатил жизнью, но нельзя считать его поступок легкомысленным: дружину надо было оплачивать, и при таких расходах было невозможно собрать дань для победивших хазар, что грозило возобновлением войны тогда, когда поляне уже остались без мечей. Игорь рискнул и погиб» (Л. Гумилев).

Это вкратце. Дальше он просто потрясающе развивает свою мысль. Притом доходит до вещей, которые нормальному человеку и в голову-то не придут.

Начнем с вопроса: для кого Игорь был вынужден собирать двойную дань?

Гумилев по-прежнему блестящ — для хазар. Это они, кровопийцы, во всем виноваты. А ведь князю и самому жить надо, значит, выход один, приходится душить своих данников, выжимая из них последние соки себе на прокорм и хазарам на лапу. Потому что если не выжмешь, то сам по миру пойдешь с протянутой рукой.

«Игорю приходилось платить дань хазарам и кормить свою дружину. В 941 и 943 гг. киевский князь откупался от хазарского царя, участвуя в его походах». «Дружину надо было оплачивать той же добытой данью, но из нее же надо было послать дань в Хазарию, чтобы полководец Песах не повторил поход. Игорь больше страшился хазар и решил собрать требуемую сумму с наименьшими затратами. Поэтому он стал экономить на «технике безопасности» и погубил не только себя, но и своих сторонников. Но жалеть его не стоит. Благодаря оплошности Игоря Русь вернула себе свободу и славу» (Л. Гумилев).

Страшен был русам хазарский полководец со странным именем Песах, немудрено, что он напугал Игоря киевского до колик, и просыпался по ночам князь в холодном поту и звал мамку, чтобы обогрела, успокоила, а то и кваску холодненького занесла. Вот каким зверем казался Песах Игорю.

Единственная странность заключается в том, что ни на кого другого «достопочтенному» такого ужаса нагнать не удалось. Только на Гумилева. Только на русских. Тех самых, которых как раз и боялись все остальные соседи. Где логика?

Но у Гумилева все не слава богу. Да и Игорь у него странный какой-то. Князь то боится Песаха пуще огня, то надеется на него, как на мать родную. Итогом кипучей умственной деятельности историка стал такой вот вывод:

«После похода Песаха киевский князь стал вассалом хазарского царя, а следовательно, был уверен в его поддержке. Поэтому он перестал считаться с договорами и условиями, которые он заключил со своими подданными, полагая, что они ценят свои жизни больше своего имущества».

Хотя и здесь не без странности. Таксу хазарского кагана мы знаем. Уже наверняка в зубах навязла. А Игорь, идя на древлян, обремененный мыслями о наживе, думал вовсе не о векше, или веверице. Тут уж как хотите. Если бы вопрос был только в этой сумме, то древляне стиснули бы покрепче зубы, затянули потуже пояса, но стерпели выходку обнаглевшего князя. Не из-за беличьей же шкурки, пусть и дополнительной, кровь проливать. Как говорится, Бог терпел и нам велел. Но Игорь перешел ту грань, которую не должен был переходить, а потому не нужно переваливать его ошибку на хазар. Каган любил деньги, но жадность всегда была недостатком Игоря. Опять же, алчность и самонадеянность, а не трусость. Не водилось за ним такого.

Но Гумилеву видится заговор.

С чего он начинается? Мы начнем распутывать этот клубок с конца.

«Неясен и, вероятно, неразрешим только один вопрос: был ли Святослав сыном Игоря Старого? Летопись в этом не сомневается, у нас нет уверенности в этом».

Вот таким вопросом внезапно задается историк.

«То, что псковитянка Ольга приходилась ему родной матерью, несомненно, но был ли он действительно «Игоревич», — крайне сомнительно. Если же отчество его правильно, то этот Игорь был тезкой Игоря Рюриковича, соратника Олега, если тот действительно существовал», — начинает лукаво витийствовать Лев Николаевич.

Вообще, это смелая мысль.

Но вот кто позволил ему трезвонить о тайном адюльтере киевской княгини, позоря ее без предъявления каких-либо веских доказательств? Какое он вообще имеет право на подобные «версии»? Своими пошлыми намеками он покушается на честь русской правительницы на том лишь основании, что ему что-то померещилось. Привиделось. Это как минимум непорядочно и гнусно. А ведь Лев Николаевич не предъявляет доказательств вообще.

Никаких. Это лишь его предположение! А где же совесть, контролер наш лучший? Где вас манерам учили? Вы же вроде как интеллигентный человек.

Просто взять и оклеветать порядочную женщину. Ведь собирать сплетни — это одно, а делать на их основе выводы — это уже нечто иное. Особенно если даже эти сплетни роятся только в собственной голове.

«Интересно, что Ольга с сыном жила не в Киеве, а в Вышгороде, где «кормильцем» Святослава, т. е. учителем, был некто Асмуд, а воеводой его отца — Свенельд».

Вопрос, который напрямую вытекает из этих откровений, только один: а с кем жила Ольга?

И это совсем не праздный вопрос, особенно в контексте выводов, которые популярный историк делает дальше.

Для начала переведем на русский язык ту завуалированную мысль, которую тактично пытается довести до нас пытливый исследователь древностей.

Ольга проживает вдалеке от мужа, и вокруг нее постепенно собирается тесная компания, понемногу перерастающая в кружок заговорщиков, где каждый преследует свои определенные цели. Княгиня, например, мечтает освободиться от тирании и деспотизма мужа-варяга, вконец опостылевшего и надоевшего. Поскольку Игорь погряз в постоянных неудачах, поражениях и обидах, растратил полностью казну, а государство привел к зависимости от Хазарии и упадку. В конце-то концов он просто мешает ее личному счастью! Вот такой вывод следует из намеков «интеллигентного» Льва.

А распалившийся в своих денежных амбициях Игорь совсем перестал обращать внимание на то, как на него стало коситься ближайшее окружение.

Князь не видит даже того, что своим поведением он жену только раздражает. Что она его еле терпит, поэтому и живет в Вышгороде, да еще и со Свенельдом, а возможно, что и с неведомым княжеским тезкой. Подготавливая почву для переворота, растя в одиночку детей и давая им в знак протеста перед мужем славянские имена.

Бредятина редкостная.

Но, как говорит Гумилев, «это типично еврейская постановка вопроса, где не учитываются чужие эмоции. Свенельдичем и его дружиной овладела обида: они восприняли лишение их доли дани, без которой вполне можно было обойтись, как оскорбительное пренебрежение, на которое ответили убийством князя. Но так как Игорь и окружавшие его варяги после двух тяжелых поражений были на Руси непопулярны, то заговорщиков поддержали широкие массы древлян, благодаря чему переворот удался, ибо княжеская дружина оказалась в изоляции».

Заметьте, это не просто заговор, а заговор славян, неважно, древляне они или поляне, потому что общая угроза всех их объединила именно против варягов. Патриотический заговор!

Но мы опять забежали немного вперед. Итак, по словам охотника за артефактами, на Руси готовится переворот. Он даже подводит под него базу.

Как говорится, и с чего же все началось?

Для начала приведем мнение авторитетного и знаменитого историка XIX века С.М. Соловьева: «Рассмотрев записанные в летопись предания об Игоре, мы видим, что преемник Олега представлен в них князем недеятельным, вождем неотважным. Он не ходит за данью к прежде покоренным племенам, не покоряет новых, дружина его бедна и робка, подобно ему: с большими силами без боя возвращаются они назад из греческого похода, потому что не уверены в своем мужестве и боятся бури. Но к этим чертам Игорева характера в предании прибавлена еще другая — корыстолюбие, недостойное по тогдашним понятиям хорошего вождя дружины, который делил все с нею, а Игорь, отпустив дружину домой, остался почти один у древлян, чтоб взятою еще данью не делиться с дружиною» (Соловьев, 1988 г.).

Гумилев развивает эту мысль, доводя ее до абсурда:

«Царствование Игоря Рюриковича Старого» — это определенный период господства норманнской династии конунгов, которая потерпела полное поражение в войнах и с иудейской Хазарией, и с христианской Византией, и с мусульманской державой Марзубана бен Мухаммада (Мусафарида) в Арране. Все эти неудачи не могли не разочаровать славян в способностях их западных соседей, и поэтому после 945 г. мы видим на золотом столе киевского князя со славянским именем — Святослав».

Нагородив такой огород, состоящий из фантазий, домыслов и откровенных бредней, историк на полном серьезе заявляет о том, что правление Игоря неудачно, славяне им недовольны и их терпение на нуле. В отчаянии они, доверяясь Ольге и ее «соратнику» Свенельду, готовят убийство князя и захват власти. И все это на благо Руси.

Вывод потрясает своей глубиной.

На трон восседает князь со славянским именем, а дальше историк продолжает что-то бормотать про другого брата Святослава, также имеющего славянское имя. Это ли не доказательство?

Притом и до этого вывода он доходит не сам, а берет его, бережно вплетая в свою строку, у В.Н. Татищева. Вот как это выглядит: «Только лишь блаженная Ольга, сама будучи происхождения славянского, славянам преимущества и имена славянские сыну и внучатам дала, а варяжские и сарматские уничтожила».

Аргумент весомый, спору нет. Гвозди бы забивать таким аргументом. Однако возражение на него лежит на поверхности. Этот аргумент присутствует практически в любой семье, в любом доме, и не надо для его получения забираться в толстые пыльные книги, не надо разрывать могильники по всей Руси. Подойди и спроси любую многодетную мать. Не нравятся многодетные матери, спроси обычную.

Кто дает имя ее ребенку?

И почти любая ответит, даже не запнувшись, что мы посоветовались с отцом, и именно он принял решение, как назвать ребенка. Или вместе придумали. А Ольга не мать-одиночка. Она княжна. И называть детей так, как ей самой вздумается, у нее никаких прав нет. Особенно в те давние времена. Так что выходит, что имена славянские детям дал сам Игорь, или пусть даже Ольга, но с его согласия. А почему? Мы уже об этом говорили. И кем был Игорь — тоже.

Но Гумилева уже несет. А когда теоретика несет, то его бульдозером не остановишь. Он уже краев не видит, фантазия бурная, наследственная, только лучше бы он ее, как папа, на другом поприще применял.

Так что же происходит, по его версии, дальше?

«В 944 г. Игорь, побуждаемый дружиной, идет походом на Деревскую землю (чтобы собрать себе дань, причитающуюся Свенельду и его дружине), но Свенельд не отказывается от данных ему прав — происходит столкновение Игоревой дружины со Свенельдовой и с древлянами — подданными Свенельда; в этом столкновении Игорь убит Мстиславом Лютом, сыном Свенельда».

Версия А.А. Шахматова устраняет одну из нелепостей версии Нестора, согласно которой корыстолюбие Игоря было сопряжено с легкомыслием. В самом деле, как отпустить дружину, оставаясь в разграбленной стране?! Другое дело, если Игорь и его советники были уверены в бессилии древлян и пали жертвой заговора, организованного в Вышгороде. Но и тогда остается неясным, почему киевская дружина не отомстила Мстиславу Люту за измену и гибель пусть не князя, но своих соратников? И как на это решились в Вышгороде, когда силы Киева превосходили их силу вдвое? И наконец, почему заговор удался, а месть Мстиславу Люту совершилась лишь в 975 г., когда его убил Олег Святославич, точнее, его свита? (Л. Гумилев).

Забавно, что Лев Николаевич даже сам ответить на свои вопросы не может. Поэтому он уводит разговор в иное русло, предоставив недоуменным читателям разбираться в продолжении, а заодно и отвечать на поставленные историком вопросы. Найдете вы ответ или нет, его это уже не шибко заботит.

Гумилев даже не задумался над тем фактом, что мстителем за смерть Игоря он назначил древлянского князя Олега Святославича, который, по его же логике, и был одним из участников этого заговора. Имя-то князя Лев приводит, а вот кто он такой и где княжил, утаивает.

Думайте! Развивайтесь! А я побежал дальше, не сбавляя ходу. Полетел, как поезд мимо нищего.

«Но в плане этнологическом это не так уж важно. Ольга и Свенельд восстановили славяно-русскую традицию и вернули Русь на тот путь, по которому она двигалась до варяжской узурпации. И последствия оказались самыми благоприятными для Русской земли и весьма тяжелыми для еврейской общины в Хазарии. Славянский элемент восторжествовал и над норманнским, и над россомонским, сохранив от последнего только само название: «поляне, яже ныне рекомая русь». Смена веры в 988 г. позволила покончить с северными заморскими традициями, и Русь вступила в инерционный период этногенеза, при котором условия для накопления культурных ценностей оптимальны.

Русь, избавившись от варяжского руководства, восстанавливалась быстро, хотя и не без некоторых трудностей» (Л. Гумилев).

Потрясающе!!!

Так, по мысли Гумилева, славяне избавились разом от двух бед: варягов и хазар.

Теперь понятно, откуда черпал вдохновение писатель Б. Васильев, работая над своими романами о Древней Руси. Понятно и почему у него Святослав — сын Свенельда. Видимо, только так, через художественный вымысел и большой талант, можно пришпандорить одно к другому в этой гремучей смеси дремучести и невежества. Любой «желтый журнал» дорого заплатит за такого сотрудника, способного ловко все вывернуть наизнанку, как это удается Льву Николаевичу. Такого нагородить, такого наплести, да еще некую базу под все это подвести и научностью сверху прикрыть. Это далеко не каждому по силам.

А ведь все не так уж и сложно. И нет в громком политическом убийстве Игоря никаких тайн и никакого хазарского следа. Все просто, без затей и загадок.

А потому давайте обратимся к более вдумчивому исследователю:

«В то же время войско Игорево Свинелдовой власти просили Игоря, чтоб велел им дать оружие и одежды или бы пошел с ними на древлян, где князь и они могут довольно получить. И, послушав их, Игорь пошел на древлян ради собрания дани. И возложил на них дань более прежней, но при том как сам, так и его воинство древлянам учинили оскорбление великое» (Татищев). Вот в чем суть вопроса — в «оскорблении великом». А если к этому добавить и финансовую составляющую, то мы и получим ту гремучую смесь, от которой Игоря в буквальном смысле слова разорвало на куски.

Свенельд, судя по всему, совсем недавно вернулся со своей дружиной из рейда на Бердаа, и, как вы помните, поход был удачен. Именно этот факт, а не жадный до беличьих шкурок каган Иосиф стал побудительной причиной похода на древлян. Жадность, банальная жадность. А не заговор жены и ее воеводы-любовника против мужа с целью освобождения от ига целой нации. Смотрите на вещи проще и реальнее.

Гридни Свенельда, увешавшись, как новогодние елки, трофейными побрякушками, продав невольников и невольниц, щеголяли в новых одежах, спускали злато и серебро и ни в чем себе не отказывали. Для них жизнь удалась. А Свенельд был вообще на особом счету у Игоря и пользовался его милостями и доверием, как никто другой. Но Свенельд друг и соратник только для князя, дружина же киевская его не жаловала, ибо видела во всех действиях удачливого и добычливого воеводы урон себе. Люди Свенельда в парче, а мы в парше? И нам подай злато-серебро! Мы тоже хотим.

А древляне — это хороший компромисс. Во-первых, это народ наиболее богатый из всех примученных и освобожденных Киевом славян. У них и города есть, и шкурки беличьи, будь они неладны, и еще много чего ценного, на что можно лапу наложить. Во-вторых, Свенельд сейчас богат, он свое взял, а дружина его изрядно потрепана в боях с народами Востока. Воевода может смирить свой крутой нрав и проглотить обиду, когда княжеские гридни будут обирать его древлянских подданных. Сейчас это возможно, а потому киевская дружина и толкает Игоря на опасный путь. На путь раскола и противостояния. А вдруг знаменитый воевода не стерпит, закипит, и что тогда?

Но жадность не знает пределов. Игорь и его дружина забывают, что гуляют они не в чужой стране, а уже в своей собственной, где номинальным хозяином является Свенельд. Вот Татищев и делает упор на то, что Игорь и «его воинство древлянам учинили оскорбление великое».

Как умела «гулять» русская дружина, вы уже читали. Поэтому Татищев и укоряет киевлян.

А ведь это братья-славяне. И характер у них такой, что утираться да зубы стирать в бессильной злобе они не будут. А здесь вообще древляне!!!!! Они до Вещего Олега никому и никогда не подчинялись, им эту славянскую свободу только недавно навязали.

Они этим воздухом свободы и надышаться-то еще не успели, только пояса потуже затянули, и снова здрасьте. Но сначала древляне княжескую неправду стерпели, не стали на открытый конфликт напирать, только брови сурово насупили. Слишком уж хороша дружина у Игоря. Вот тут бы древлянам успокоиться, а князю удовлетвориться тем, что набрал, и затем мирно разойтись, но не тут-то было! Гридни остались довольны, а сам Игорь — нет. Он подумал-подумал и решил, что дружине угодил, а сам остался в убытке. Нехорошо это. Досадно и неправильно.

«Взявши же дань возвращался к Киеву, но, в пути размыслив, сказал воинству, чтоб шли с данью домой, а сам с малою частию возвратился к древлянам, желая еще больше приобрести» (Татищев).

Древлянам, которые, по версии Гумилева, готовили заговор-западню, и в голову прийти не могло, что киевский князь снова вернется. Ведь только что ушел, только ведь добро народное возами вывозил. И след еще не остыл. А здесь такая оказия! Кто же знал, что он в дороге удумает. Но Игорь был скареден, домовит и прижимист. Это было давно всем известно и не ново, поскольку именно жадность привела его в 941 году к поражению в походе на Византию. В этот раз князь также незаметно перешел ту грань, когда желание обогатиться притупляет чувство опасности. Древлянам же, как заезженной с годами лошади, пришла пора взбрыкнуть и сбросить со своей натруженной спины постоянно измывающегося седока.

Призадумались древлянские воины, охотники и старейшины «с князем своим Малом и сказали: «Если повадится волк овец похищать, то уничтожит все стадо, пока его не убьют. Так и сей, ежели не убьем его, всех нас разорит и погубит» (Татищев).

Но даже сейчас древляне сомневаются и не хотят идти на убийство. Возможно, что мнения их расходятся и они не единодушны даже между собой в окончательном решении. Горячие головы есть всегда, но есть и осторожные. Как без них! Они спокойнее, деловитее, у них кровь так не кипит. Одним словом, эти люди более расчетливы, а возможно, даже и красноречивее. Недаром сначала народ к ним прислушался. Ведь, уступая тем, кто пытался избежать большой крови, древляне понимают, что ничего пока не теряют. Удастся договориться с Игорем — хорошо, нет — так мечи уже наточены и припрятаны до времени.

«Однако послали к нему от себя послов просить, говоря: поскольку ты собрал дань всю, то нет причины к нам идти, и чтоб оставил нас в покое и возвратился в Киев. Но Игорь не послушал их просьбы».

Никакие уговоры не помогли. Игорь посчитал древлян не обиженными и униженными, и даже не озлобленными, а просто слабыми да трусливыми, почему и просьбы их воспринял неправильно.

Киевский князь решил не мелочиться. Он так и сказал:

— Заберу все!

Видимо, чтобы уж больше точно не возвращаться. Это и взорвало ситуацию.

«Они же (древляне), выйдя из города Коростеня против него, нападши ночью неожиданно, убили Игоря и всех бывших при нем, поскольку с ним было людей весьма мало. И погребен был там, где до сих пор могила его близ Искоростеня града в Древлянах» (Татищев).

Данные Льва Диакона существенно дополняют «сказание» летописи: Игорь не был убит в стычке, а был взят в плен и казнен. А вот его сопровождение полегло на месте. Хотя точного соответствия описанному у Льва Диакона ритуалу казни в русских источниках нет — Игоря разорвали на части, привязав к деревьям, — сомневаться в достоверности сообщаемых им сведений не приходится. С чего врать византийскому историку, ведь он об этом упоминает лишь вскользь, мимоходом, рассказывая о совершенно другом событии.

А.П. Ковалевский обратил внимание на то, что казнь Игоря была проведена по обычаям тюркских народов — огузов и булгар. Он считал, что «древляне применили к Игорю указанный способ казни согласно действовавшему в то время местному праву, считая киевского князя вором и грабителем, или, как говорили древлянские послы Ольге: «мужа твоего убихом, бяше муж твой аки волк восхищая и грабя» (Ковалевский, 1956).

А у славян преступник, в том числе и вор, традиционно именовался волком — так, как именуют Игоря древляне.

Хотя древляне могли назвать его волком и учитывая скандинавское происхождение дружинников князя Игоря, поскольку в скандинавских традициях боевая дружина часто вообще ассоциировалась с волчьей стаей.

Вот и все, и никакого заговора славян против варягов, и никакого хазарского следа.

Как точно подметил все тот же Татищев, «сребролюбие погибели причина».

Но корыстолюбие — это не трусость. Одно не подменяет другое. Единственное, что можно поставить Игорю в вину — это то, что он слишком часто идет на поводу у своей дружины. И как только он проявляет такую слабость, так мероприятие заканчивается плачевно. И в первую очередь для него самого.

Что же касается кагана Иосифа, то он мог только довольно потирать руки. Древляне сняли с плеч Божественного груз больших проблем, потому что в результате гибели Игоря русам еще долго будет не до его царства-государства. И главное, что в этот раз ему даже усилий никаких прикладывать не пришлось!

Понятно, что верить в то, что у всех лежит на виду, не всегда хочется. Хочется увидеть и раскрыть некий тайный смысл, постичь скрытые причины событий, приоткрыть завесу неведомого. Очень хо-чет-ся. Но это не значит, что такие причины на самом деле есть. Ведь приведенные до этого выводы тоже делали люди не глупые. Знали, о чем пишут, и были уверены в той информации, которую сообщали. Могли ошибаться? Могли. Ошибиться может каждый, не ошибается тот, кто ничего не делает. Но мы уже во второй книге возвращаемся к трагической смерти Игоря, разбираем различные версии и приходим к тому же, с чего и начинали, отвергая прочие теории.

Чтобы все у вас сошлось, доверяйте больше Татищеву и Карамзину, у них в трудах достаточно разумных вещей, от которых в крайнем случае можно просто оттолкнуться. И никаких вопросов не останется. Или же русским летописям, которые достаточно просто сопоставить между собой, а также сравнить с зарубежными источниками, чтобы представить полную картину событий. А по поводу остальных нестандартных теорий и открытий мы скажем словами Льва Рудольфовича, поскольку лучше не скажешь: «Но это — домыслы, не более того. Литература». Правда, писатель не думал, что эту фразу можно будет применить к нему самому.

Кстати, ни одна летопись не дает даже повода усомниться в том, что произошло в Древлянской земле, и, в отличие от современных теоретиков, не предлагает никакой иной версии взамен.

Итак, Игорь погиб. Его правление не было ни великим, ни бесславным. Он многе сделал, многое успел. Что же касается нашего противостояния, то именно Игорь обозначил своему сыну то направление, куда Святослав нанесет свой первый удар.

Проживи Игорь дальше, так он бы непременно попробовал и сам подоить хазарского кагана. Но не довелось. У Святослава был иной подход к делу, однако направление главного удара оставалось прежним — Хазарский каганат. Расстановку сил на восточных границах Руси могла изменить только внезапная смерть Святослава или быстрое укрепление Хазарии. Но ни того ни другого не произошло. Государство хазар готово уже была упасть в руки того, кто нанесет по нему сокрушительный и неотразимый удар. И такой воин уже стремительно подрастал. С того момента, как Святослав сел в седло, каганату оставалось только глядеть на часы и отсчитывать время до встречи с молодым киевским князем на поле боя.

Русь и Хазария поменялись местами. Теперь уже русский каган готов был брать дань со своих хазарских соседей за защиту и спокойствие или наказать их в случае отказа.