Последние хунны

После гибели Уйгурского ханства судьба восточных степняков была предрешена. Эпоха каганатов, обеспечивавших не только политическую независимость, но и право на жизнь, окончилась. Темный век принес в восточные кочевья беззащитность и гибель. Правда, оставалась еще последняя надежда на империю Тан, симпатизировавшую степнякам, но это была иллюзия.

После подавления восстания Ань Лушаня тибетцами и уйгурами идея империи Тан была потеряна. Она превратилась в банальное китайское царство, хотя и сохранила свои «западнические» симпатии: буддизм и наемную армию, комплектуемую из кочевников. «Запад» — понятие относительное. Например, для арабского мира «Магриб» — это страны Атласа, но отнюдь не Германия или Россия. Для средневекового Китая «Запад» начинался уже в Дуньхуане и включал в себя Индию, Иран, Джунгарию и даже Саяны. Для китайцев династия Тан была «западнической» и потому чуждой. У ее основания стояла фамилия Ли, которая была смешанного происхождения и по своим традициям больше походила на пограничных табгачей, нежели на природных жителей Срединной равнины. Моды, вкусы, развлечения, нравы, философемы при дворе были иноземные, а в народе — свои. Окружение же императоров и вельмож было китайским, так как гаремы пополняли крайне патриотичные китаянки, продвигавшие на доходные должности своих ученых родственников. Те брали взятки и ненавидели правителей, считая их варварами, а соседние кочевники видели в империи Тан — китайцев, которых терпеть не могли. И никакие культурные влияния Индии и Ирана тут не могли помочь.

Китайские шовинисты, главным образом — ученые, ненавидели все иноземное: буддизм, индийские пляски полунагих девиц, доблесть кочевых тюрок и киданей, торговлю с заграницей, куда по демпинговым ценам утекал шелк, а взамен приходили соблазнительные учения: несторианство и манихейство, как раньше пришел буддизм. Все это они считали наследием империи Тан и ненавидели искренне и последовательно. Но избавиться от чуждых наслоений было нелегко.

Инициативу борьбы против «западничества» и даосизма проявил профессор государственного университета (Тай-сюе) в Чанъани — Хань Юй. В противовес индийским и хотанским философским школам он провозгласил «путь к древности», выдвинув общественно-политическую программу: «Запретить эти учения! Расстричь монахов! Храмы и монастыри обратить в обыкновенные жилища!» Книги же Хань Юй предлагал сжечь, как и картины. Академик Н.И. Конрад¹ называет эту программу гуманизмом. Не будем спорить. Отметим лишь, что при жизни Хань Юя его идеи успеха не имели. Он был... «только профессор», т.е. не имел власти и возможности управлять.

Табгачские ханы, ставшие «Сынами Неба», и их соплеменники не стремились к казням индусов, тибетцев и тюрок только за то, что они не имели времени и желания изучать конфуцианскую литературу и этику. Но ветер времени дул в сторону Хань Юя. В Китае начало расти шовинистическое направление, встречавшее, однако, сопротивление среди соседних народов.

Культура часто переживает этнос. Большая часть героев, сражавшихся за империю Тан, к концу VIII в. погибла: одни — в боях с повстанцами, другие — на плахе, оклеветанные хитрыми китайцами. Но моды, вкусы и симпатии погибших сохранились как традиция, противоречившая национальной исключительности и доброжелательная к мировой культуре, представленной в Китае в то время индусами, хотанцами и северными варварами — кочевниками. Это приманивало последних в Китай, ибо Уйгурия стала манихейской, а Тибет — буддийским. В Китае же при династии Тан существовала терпимость, что и обнадежило потомков последних хуннов — тюрок-шато.

Тюрки-шато были ветвью «малосильных» среднеазиатских хуннов, предки которых не ушли в Европу, а застряли у озера Баркуль в Джунгарии. В 808 г. они восстали против тибетцев, отвергли покровительство уйгуров, покинули обжитую землю, и 30 тысяч кибиток потянулось в Китай. Как стареющий лосось в реке или угорь в океане, этнос потянулся к месту своего рождения — туда, где шаньюй Модэ в 209 г. до н.э. создал «державу на коне» и установил «господство над народами».

Тибетцы гнались за ними до китайской границы; каждый день шел бой. Спаслись только 2 тысячи человек.

из которых танские императоры создали пограничный корпус.

Тем временем в самом Китае росли националистические идеи, к 870 г. — овладели массами, и в 874 г. грянул гром. Началось восстание Хуан Чао — китайского Пугачева.

Восстание было направлено против династии Тан и иноземцев, которых Тан впустила в Китай. Этим пощады не было. В 879 г. повстанцы взяли Кантон и вырезали там всех арабских и еврейских купцов, в 880 г. та же судьба постигла Чанъань. Только Ли Кэ-юн, тюрк-шато, прозванный «одноглазым драконом», при поддержке тангутского вождя Тоба Сыгуна нанес поражение повстанцам. Но империя Тан все-таки нала. В 907 г. китаец Чжу Вэнь — трижды предатель, ибо он перешел к Хуан Чао, вернулся к Тан, наконец, низложил последнего ганского императора; захватил власть и основал династию Хоу-лян.

Тюрки-шато любили династию Тан, китайцы ее ненавидели. Поэтому в 923 г. эти последние хунны низвергли узурпатора и восстановили империю Тан (Хоу-Тан). Но тут в игру вступили последние сяньбийцы — кидани. И повторилась коллизия IV—V вв. Шато, как и в древности хунны, проиграли войну потомкам сяньбийцев. Последнее хуннское царство в Шэньси носило уже китайское название «Северная Хань». Теснимые с севера пустыней Гоби, а с юга — многочисленными китайскими войсками империи Сун, предаваемые собственными подданными китайского происхождения, хунны уже не могли спастись. В 979 г. Северная Хань находилась в союзе с киданьской империей Ляо и надеялась на ее помощь. Но союзники предали хуннов, разбитые суннскими войсками, и император Бэй-Хань сдался, по-видимому, без боя². Последнее хуннское царство пало, а последние хунны могли уцелеть только в рассеянии, как осколки, имя которых через 200 лет было забыто³. Их стали называть «белые татары»; это название нарицательное, а не этноним⁴.

На этом кончился виток этногенеза, который мы назвали «хуннским», потому что все другие этносы, порожденные или сформированные хуннами, прожили меньше.

Надо заметить, что хунны пережили одновозрастные им этносы не случайно: характерная для них этнографическая черта — неизменная взаимовыручка, порожденная привычкой к коллективному опыту, помогла преодолеть такие трудности, какие становились катастрофой для этносов, члены которых были друг для друга в меньшей, чем хунны, степени товарищами и в большей соплеменниками, соседями. Таким образом, исторический период хуннского этногенеза продолжался 1188 лет (209 г. до н.э. — 979 г. н.э.), но к этому числу надо прибавить инкубационный период — около 150 лет — и время существования, которое метафорически назовем «посмертным», ибо конец этноса не означает физической гибели его членов, а только распад системы, забвение традиции и возможность для уцелевших особей войти в состав других этносистем.

Природа изменчива. Она заполняет опустевшие экологические ниши, погребает исторические эпохи сыпучими песками и глубоким забвением прошлого. Великие в прошлом города, превратившиеся в «телли», на которых гнездятся жалкие деревушки, обитаемые темными крестьянами, — явление не менее распространённое, чем так называемые «погребенные почвы». Но такой сон, похожий на смерть, не длится нигде вечно. И природа, и народы рано или поздно оживают, причем последние — только под действием некоего «катастрофического» природного события, результат которого мы называем пассионарным толчком. Но его не было ни в X, ни в XI в., и в Степи продолжалось «темное столетие».

Примечания

1. Конрад Н.H. Запад и Восток. М., 1966. С. 119 и сл.

2. См.: Е Лун-ли. История государства киданей. М., 1979. С. 117.

3. См.: Мэн-да Бэй-лу / Пер. Н.Ц. Мункуева. М., 1975. С. 93. Прим. 8.

4. Гам же. Прим. 10; литература о них См.: Там же. С. 92. Прим. 4.